ЗС 11-12/1985
Рассказ известного военачальника, бывшего командира 2-го гвардейского танкового Тацинского корпуса Героя Советского Союза генерал-полковника в отставке Алексея Семеновича Бурдейного возвращает нас в лето 1944 года, к тем дням, когда на советско-германском фронте проходила одна из крупнейших наступательных операций Советской Армии – Белорусская. В ходе операции, закончившейся разгромом так называемой «центральной группы войск» гитлеровцев, блестящих успехов добились воины прославленного Тацинского корпуса. Совершив с боями трудный рейд из-под Орши, бригады корпуса на рассвете 3 июля 1944 года первыми ворвались в столицу Белоруссии Минск.
В нашей мемуарной литературе нет подобного рассказа об этом незаурядном рейде танкистов-тацинцев.
Ночь с 24 на 25 июня 1944 года стала памятной для ветеранов 2-го гвардейского танкового корпуса. Где-то по сторонам громыхали ночные бои, а машины корпуса втягивались в труднопроходимые дефиле между болотами и топями. Всю ночь шла напряженная работа: саперные батальоны делали настилы через торфяники и пропускали танковые бригады. Всю ночь двигались и двигались танки. Наступило утро 25 июня, но движение не замедлилось. В течение дня танки и артиллерия корпуса преодолели очень трудный участок местности. К концу дня головные танковые бригады вышли на тыловые коммуникации противника. Сутки продолжался этот труднейший маневр, который позволил корпусу выйти в тыл противника практически без потерь, лишь несколько танков отстали в торфяниках из-за неопытности молодых механиков-водителей. Следом за нами шли стрелковые части гвардейского корпуса генерала П.Г. Шафранова.
Внезапное появление большого количества танков, артиллерии и мотопехоты в тылу вражеской обороны сразу сказалось на всей обстановке в районе Орши. Для нас же с выходом корпуса в тыл немецкой обороны начался особый отсчет времени…
Прежде чем продолжить свой рассказ о дальнейшем, я хочу ненадолго вернуться к дням, когда наш танковый корпус готовился к этим боям.
Из многих военно-исторических и мемуарных источников читателю известно, что летом 1944 года линия фронта на западном направлении была выгнута огромной дугой на восток. Сама природа здесь создала как бы идеальные условия для прочной обороны: большие реки, обширные болотисто-лесистые пространства, буквально испещренные линиями многочисленных притоков, рек и речушек. У противника было достаточно времени, чтобы использовать эти выгодные природные условия для создания многочисленных оборонительных рубежей.
Читателю известно также, что верховное командование противника к лету 1944 года не сумело определить направление главного удара советских войск, полагая, что такой удар будет нанесен на юге. Между тем скрытно шла активная подготовка к крупнейшей стратегической наступательной операции на лето 1944 года. Сюда, на западное направление, к Белоруссии, из глубины страны и с других участков советско-германского фронта подтягивались резервы.
2-й гвардейский Тацинский танковый корпус входил в состав 3-го Белорусского фронта. Весной 1944 года после тяжелых осенне-зимних боев под Оршей и Витебском корпус был выведен в резерв фронта. Здесь корпус пополнялся людьми и техникой. Танковые бригады корпуса теперь имели на вооружении по 65 танков. Это были новые модернизированные «тридцатьчетверки» с усиленной броневой защитой и мощной 85-миллиметровой пушкой, которая на дистанции прямого выстрела (1000 метров) пробивала броню любого немецкого танка. При этом модернизированные «Т-34» сохраняли свои маневренные и скоростные качества. Шли они к нам в большом количестве.
В целом после доукомплектования корпус имел 210 танков, 42 самоходные артиллерийские установки и еще 35 танков резерва командира корпуса. Для сравнения скажу, что во время Сталинградской операции, когда наш корпус прославился смелым рейдом по глубоким тылам противника, в его составе было примерно полторы сотни танков, из коих только половину составляли «Т-34», а другую половину – легкие танки.
К началу Белорусской операции главные силы корпуса составляли четыре гвардейские бригады: 4-я танковая – полковника О.А. Лосика, 25-я танковая – полковника С.М. Булыгина, 26-я танковая – полковника С.К. Нестерова и 4-я мотострелковая – полковника М.С. Антипина. В корпус также входили два самоходно-артиллерийских полка, отдельный дивизион гвардейских минометов («катюш»), зенитно-артиллерийский полк и другие части усиления и специальные подразделения. В целом корпус представлял собой крупное соединение, насчитывавшее примерно 12 тысяч человек.
Большое внимание уделял нам командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Иван Данилович Черняховский. Сам в прошлом танкист, он вникал во все детали, бывал у нас в корпусе. Я своевременно был проинформирован о замыслах командования фронтом. 11-я гвардейская армия генерала К.Н. Галицкого совместно с 31-й армией генерала В.В. Глаголева должна была действовать на южном крыле фронта против сильной оршанской группировки противника. Нашему корпусу предстояло войти в прорыв в полосе наступления 11-й гвардейской армии вдоль Минского шоссе. По плану командующего 11-й гвардейской армии немецкая оборона должна была быть прорвана к концу первого дня наступления. Стало быть, тогда и предполагалось ввести наш корпус в прорыв.
Генерал К.Н. Галицкий заслуженно считался одним из наиболее опытных и авторитетных наших командармов. Однако на этом участке фронта ему воевать еще не приходилось: 11-я гвардейская армия была переброшена сюда с другого направления. Я же имел опыт тяжелых осенне-зимних боев под Оршей и потому был настроен не столь оптимистически. Заранее предполагая возможные неожиданности, разного рода осложнения при прорыве, сразу высказал К.Н. Галицкому просьбу не вводить корпус в прорыв в первый день.
Выдвигая такую просьбу, я более всего опасался поспешного ввода корпуса на неподавленную оборону. Именно так получилось осенью сорок третьего года: оборону до конца, на всю глубину не прорвали, поспешно ввели в сражение корпус, и мы, несмотря на массовый героизм танкистов, потеряли здесь много танков и людей. Во время рекогносцировки мы видели перед нашим передним краем сгоревшие «тридцатьчетверки».
За прошедшие с осени месяцы враг здесь больше укрепился. В полосе наступления гвардейской армии оборонялась 78-я немецкая штурмовая дивизия, считавшаяся одной из самых боеспособных в немецкой армии. Командовал этой дивизией опытный генерал Траут. Когда я говорю «одна из самых боеспособных дивизий», то в этом нет эмоциональных преувеличений мемуариста. Из документов, которыми я располагаю, следует, что 78-я штурмовая немецкая дивизия по своему штатному составу равнялась примерно двум обычным стрелковым немецким дивизиям, была насыщена штурмовой противотанковой артиллерией в таких количествах, которые более свойственны корпусу, а не дивизии, была усилена танковыми частями на очень солидное инженерное обеспечение. Местность, где намечался прорыв, никакого маневра наступающим войскам не позволяла. Поэтому когда генерал Траур заявлял, что на участке его дивизии оборону прорвать невозможно, в этом было не столько традиционное тщеславие гитлеровского генерала, сколько убеждение опытного командира, что его оборона достаточно прочна.
Незадолго до начала операции генералы П.Г. Шафранов и М.Н. Завадовский, командиры стрелковых корпусов, которым предстояло прорывать вражескую оборону, и я как командир танкового корпуса были вызваны на НП к командарму К.Н. Галицкому. Докладывали мы представителю Ставки Верховного Главнокомандования маршалу А.М. Василевскому в присутствии командующего фронтом и командующего армией. Для нас это был очень ответственный момент, и мы, конечно, волновались. Однако наши решения одобрили и приняли без существенных поправок. Более того, маршал А.М. Василевский специально обратил внимание присутствующих на горький опыт осенне-зимних боев, когда поспешность ввода танкового корпуса привела к неоправданным потерям. Мне было ясно, что командарм К.Н. Галицкий понимает мои опасения и без особой необходимости рисковать не станет…
В 6 часов утра 23 июня началась наша артиллерийская подготовка. На участках прорыва было сосредоточено 200 орудий и минометов на километр фронта. В 8 часов 50 минут утра пехота при поддержке танков пошла в атаку. В боевых порядках стрелковых подразделений двинулись и наши офицерские пункты наблюдения и бригадные разведчики. За ними – передовые отряды 4 и 26-й гвардейских танковых бригад. Но едва пехота поднялась в атаку, начались неприятности. Случилось то, чего мы больше всего опасались, – огневая система немецкой обороны подавлена не была, и стрелковые части только местами вклинились в первую позицию…
В самом начале боя танковый батальон майора А.А. Радаева вынужден был по приказу командира стрелковой дивизии совместно с пехотой атаковать противника, но попал под прицельный огонь, потерял несколько танков и тут же был остановлен. На других участках наступления обстановка складывалась так же безотрадно. По данным корпусных и бригадных постов наблюдения и разведчиков я достаточно представлял сложившуюся ситуацию и уже нисколько не сомневался в том, что продвижение застопорилось неслучайно.
События подтвердили мои опасения: весь день 23 июня продолжался тяжелейший бой, а оборона противника прорвана не была! Бой продолжался и весь следующий день. И снова безрезультатно. Нервное напряжение достигло предела: двое суток идет ожесточеннейшее сражение, а оборона противника не прорвана.
К концу 24 июня стало ясно, что и на этот раз немецкая оборона устояла, но… Было одно «но», которое привело меня в состояние возбуждения. 24 июня в разгар боя я получил донесение от командира 4-й танковой бригады. Полковник О.А. Лосик сообщал, что его разведка вместе с передовыми подразделениями наступающей 26-й гвардейской стрелковой дивизии из корпуса генерала П.Г. Шафранова сумела просочиться в обход северного фланга немецкого оборонительного рубежа и достичь в заболоченной лесистой местности местечка под названием Остров Юрьев. Севернее Острова Юрьева, докладывал О.А. Лосик, так же успешно продвигаются стрелковые части – противник оказывает там слабое сопротивление, и разведка бригады вышла вместе с пехотой в район поселка Старые Холмы.
Это было очень важное сообщение. Перед нами открылась редкая счастливая возможность попытаться с севера обойти сильно укрепленную немецкую оборону вдоль Минского шоссе. Сейчас может возникнуть естественный вопрос: почему мы раньше в своих планах не учитывали этой возможности? Или даже так: почему противник, создавший столь мощную систему оборонительных сооружений, не видел этой опасности – обхода с фланга?
Ответ тут простой: этот открывшийся обходной путь лежал через обширную заболоченную местность, которая обычно начисто исключала возможность использовать здесь танки и артиллерию. После летнего ливневого дождя эта местность становилась вообще непроходимой. Например, Остров Юрьев, расположенный в глубине этого болотистого массива, действительно превращался в остров – никакими тропами и лесными дорогами даже на подводе оттуда выбраться было невозможно. Любой командир, решись он пройти там на танках, моментально «посадил» бы в болотах всю боевую технику – район этот самой природой создан как классическая западня. Поэтому враг и не опасался серьезного удара тут и ограничился слабыми заслонами, перекрывающими редкие, наименее заболоченные места. Но гитлеровцы не учли одного обстоятельства. Стояло жаркое, засушливое лето. Весенняя вода давно спала, а ливневых дождей в июне не было. Болота и ручьи подсохли и пересохли, грунт во многих местах обнажился, покрылся твердой коркой и достаточно надежно держал тяжелые боевые машины. Серьезные опасения внушали только отдельные места торфоразработок. Но если бы их удалось укрепить, у нас появлялся шанс вывести танковые бригады на рокадное шоссе Витебск-Орша в тылу вражеской обороны. Соблазнительнейшая перспектива!
Вскоре начальник инженерной службы 4-й гвардейской танковой бригады майор М.М. Зацепин побывал на месте и подтвердил, что вполне реально в короткие сроки усилить торфяники настилом из бревен. Я сообщил об этом командарму. К.Н. Галицкий выслушал меня очень внимательно и тут же доложил И.Д. Черняховскому о возможности и целесообразности маневра танковым корпусом через Остров Юрьев и Старые Холмы, с тем чтобы последующим ударом на юг и юго-запад разгромить противника западнее реки Оршицы с дальнейшим продвижением корпуса к западу от Орши.
И.Д. Черняховский утвердил этот вариант, но потребовал срочно перебросить сюда инженерные части армии.
И вот в ночь на 25 июня и весь следующий день саперные батальоны с огромным напряжением, перекрывая все мыслимые и немыслимые нормы подобных работ, укладывали на торфяники настилы, пропуская через заболоченные участки танковые бригады, и 25 июня корпус вышел в немецкий тыл…
С этого я и начал свой рассказ об участии 2-го гвардейского танкового корпуса в Белорусской операции летом 1944 года.
26 июня
Оказавшись перед опасностью разгрома с тыла, командование оршанской группировки противника отдало приказ об отводе войск с передовых позиций на армейский рубеж обороны, который был заранее подготовлен западнее Орши. Но с этой мерой противник уже опоздал. К 26-му июня благоприятная обстановка сложилась на всех направлениях 3-го Белорусского фронта. Успешно наступало правое крыло. Фронт сопротивления рухнул на огромном пространстве.
В районе Орши обстановка складывалась следующим образом. С утра 26 июня наш танковый корпус перешел в наступление на юг и юго-запад, то есть ударил с севера во фланг армейского рубежа обороны противника.
Корпус находился в движении. Обстановка менялась с часу на час. Донесения из бригад следовали одно за другим. Части корпуса успешно продвигались, громя встречавшиеся на маршруте колонны противника. По всему было видно, что с выходом корпуса в тыл противник потерял контроль над обстановкой, поэтому встречавшиеся на пути танковых бригад крупные колонны противника с артиллерией, самоходными установками и даже с танковым охранением не успевали оказывать серьезного сопротивления нашим танкистам. Особенно успешно в тот день действовала бригада полковника О.А. Лосика. Эта бригада, разгромив на марше крупную колонну противника, достигла речки Адров. Первым к речке вышел танковый батальон майора Н.В. Масташова. Впереди боевых порядков батальона шел танковый взвод (три танка) лейтенанта Сергея Митты. В бою у моста взвод Митты уничтожил пять самоходок, батарею противотанковых орудий и несколько десятков вражеских солдат. Но танк самого Митты был подожжен, продолжал вести бой и взорвался на глазах у товарищей…
Используя захваченный взводом мост, командир бригады переправил всю бригаду на западный берег речки Адров, что имело для корпуса большое значение: мы открывали себе возможность широкого маневра.
В результате успешных действий частей корпуса уже к середине дня 26 июня сопротивление противника, пытавшегося закрепиться на армейском рубеже обороны, было сломлено, и все дорожные и железнодорожные пути от Орши на запад врагу были отрезаны.
Разгром армейского рубежа обороны имел прямые следствия. Если утром 26 июня враг начал отводить свои войска из Орши, то уже в середине дня он понял, что с этой мерой опоздал. Маятник качнулся в другую сторону: теперь противник снова стал искать спасения под стенами сильно укрепленной Орши. Зажатый наступающими армиями с фронта и нашим корпусом с тыла, противник метался из стороны в сторону. По всем полевым дорогам носились лошади, тягачи с прицепленными орудиями, гитлеровские солдаты, которые не знали, куда бежать. Механик-водитель одного из наших танков сержант Ясенко в этот день тараном разбил около тридцати автотягачей с прицепленными орудиями. Попробуйте мысленно развернуть тридцать тягачей с орудиями по фронту. Что получится? Получится более семи артиллерийских батарей – два артиллерийских дивизиона. И все это развалилось под гусеницами только одного танка… И вот, спасая то, что еще можно было спасти, враг стал отводить все в «крепость Оршу»…
Во второй половине долгого дня 26 июня, между шестнадцатью и семнадцатью часами, К.Н. Галицкий потребовал от меня доложить обстановку и проинформировал об общем ходе дел. Общая ситуация была такова: части 11-й гвардейской армии вслед за нашим корпусом уже вышли на рубеж Стайки-Межево-Багриново, то есть туда, где в середине дня вела бой 26-я танковая бригада. 36-й гвардейский стрелковый корпус генерала П.Г. Шафранова получил приказ наступать на Оршу с севера и во взаимодействии с войсками 31-й армии генерала В.В. Глаголева освободить Оршу. К.Н. Галицкий сказал, что 5-я гвардейская танковая армия вышла на автомагистраль в районе Толочина.
Это во многом меняло дело. Если раньше я предполагал развивать наступление именно на Толочин, то теперь, с выходом в тот район 5-й гвардейской танковой армии, нашему корпусу там делать было нечего. Мы находились южнее автомагистрали, следовательно, и продвигаться на запад нам надо было южнее, в обход Толочина и крупной борисовской группировки. Так я прикидывал для себя, но оказалось, что о перспективах думать еще рано. Под Оршей скопилось большое количество гитлеровских войск, и поэтому, учитывая общий ход событий, командующий фронтом решил использовать наш корпус не для развития наступления, а для завершения окружения и разгрома оршанской группировки противника.
Такой поворот дел, откровенно говоря, не особенно меня радовал, так как у нашего корпуса, на мой взгляд, были хорошие перспективы для быстрого продвижения на запад. Основные силы противника сейчас были прикованы к автомагистрали Москва-Минск, вдоль которой наступали главные силы фронта с 5-й гвардейской танковой армией. Мы же находились южнее, при этом крупная, но совершенно дезорганизованная оршанская группировка противника оставалась у нас за спиной. Вряд ли впереди нас ждали сюрпризы, и мы параллельными путями могли бы безостановочно идти вперед…
Так рассуждал я тогда, но вместо этого предстояло разворачивать корпус в тыл оршанской группировки и уничтожать ее…
Я, конечно, понимал, особенно годы спустя, мудрую правоту решения И.Д. Черняховского, который как командующий фронтом видел все в иных масштабах и хотел принять необходимые меры предосторожности. В ту пору точного представления о силе оршанской группировки я не имел. А она оказалась намного крупнее, чем можно было предполагать. К тому же наш сосед – 2-й Белорусский фронт в темпах наступления отставал (там не было столько сил, сколько у 3-го Белорусского фронта, да и задачи были поскромнее), и потому на стыке фронтов создавалась опасность разрыва. По сути дела, наш корпус был единственным подвижным соединением, которое прикрывало левый фланг фронта, и пускать корпус в отрыв, вперед – означало рисковать. А вдруг части 11-й гвардейской и 31-й армий не смогут удержать немцев в мешке под Оршей? Там скопилось много дивизий, и терять им, как говорится, уже было нечего. Если они прорвутся в южном направлении через незащищенный стык фронтов, то могут принести немало хлопот. Поэтому надежней будет держать танковый корпус пока здесь…
Я думаю, что так или примерно так мог рассуждать командующий фронтом. Поэтому мне предлагалось главными силами корпуса наносить удар не на запад, а в южном направлении. Утром 27 июня надо было овладеть сильно укрепленным пунктом Староселье (к юго-западу от Орши), закрепиться там и не допустить отхода противника из-под Орши, что мы и сделали. После неудачных попыток выбить нас из Староселья противник стал искать обходные пути, и потому 27 июня почти все бригады корпуса были втянуты в бой. Основная нагрузка боев под Старосельем легла на 4-ю гвардейскую мотострелковую бригаду полковника М.С. Антипина, эта бригада занимала оборону в самом Староселье. В течение двух суток бригада, поддержанная танковым батальоном и 42-м полком гвардейских минометов, вела здесь беспрерывные тяжелые бои с превосходящими силами противника, стремившегося вырваться из мешка под Оршей.
27 — 29 июня
В середине дня 27 июня мы получили из штаба фронта новое распоряжение: «Командиру 2-го гвардейского танкового корпуса. Копия – командующему 11-й гвардейской армией. 2-му гвардейскому танковому корпусу действовать в направлении Мартьяновичи, Ухвала и к исходу 29 июня 1944 года овладеть переправой через реку Березина в районе села Чернявка… Черняховский, Макаров, Родин».
За сутки обстановка в ходе подобных операций может существенно измениться. Утром 27 июня наши войска освободили Оршу, и ни о каком осмысленном и организованном сопротивлении противника тут уже не могло быть речи. Почти все тяжелое оружие противник вынужден был бросить. В течение суток, закрывая гитлеровцам пути отхода к западу, наш корпус перемалывал части, пытавшиеся прорваться. Однако сдерживать всю многотысячную группировку мы не могли, у нас для этого не хватало сил, и противник, конечно, местами в обход боевых порядков корпуса просачивался и устремлялся к западу. Главным стало опередить противника, захватить переправы через Березину, чтобы не дать ему отойти за этот водный рубеж, где можно было бы снова закрепиться и оказать организованное сопротивление. Такую задачу на левом крыле фронта мог выполнить только наш корпус, поэтому и последовал этот приказ.
Отныне нам предстояла в самом прямом смысле гонка с противником наперегонки. Немцы были деморализованы и разбиты, но их было очень много, и двигались они крупными походными колоннами.
Начало нашего движения к Березине в силу обстоятельств было довольно сложным. Части корпуса находились друг от друга на солидном расстоянии, мотострелковая бригада по-прежнему отражала яростные атаки противника в Староселье, тогда как головные танковые бригады все дальше уходили к западу. В эти три дня – 27, 28 и 29 июня – танковые бригады, поддерживая друг друга, без отдыха, с боями продвигались к Березине, а следом за ними наконец двинулась и мотострелковая бригада, которой удалось оторваться от наседающего противника и подтянуться к главным силам корпуса. Но она по-прежнему прикрывала корпус с тыла, отбивая атаки движущихся следом немцев. Во время этого движения к Березине нашими танкистами было разгромлено несколько крупных вражеских походных колонн с артиллерией. Только за одни сутки 27-28 июня части корпуса с боями прошли 70 километров. Это был высокий темп продвижения, но частые бои и труднопроходимые болотисто-лесные участки задерживали нас. Особенно тяжелым выдался день 28 июня: наши головные танковые бригады вынуждены были вести затяжной бой с крупными вражескими колоннами, которые двигались к тем же переправам, что и мы. Наши опытные командиры бригад и танковых батальонов сумели почти полностью разгромить эти походные колонны при самых минимальных потерях с нашей стороны. Но время было упущено – в отведенные сроки мы не укладывались, и к Березине передовые части корпуса вышли только 30 июня…
30 июня
Первой к Березине подошла головная 26-я бригада полковника С.К. Нестерова, точнее, головной танковый батальон этой бригады, которым командовал майор А.Ф. Никитин.
Зная, что за лесом на восток тянутся обширные болота и что соседние мосты и переправы разрушены, гитлеровцы особого беспокойства не проявляли. Мост здесь они построили отменный. Березина в этом месте не особенно широкая, но извилистая и имеет большие поймы и заболоченные берега. Поэтому гитлеровцы построили мост и через реку, и через пойму – метров 400 длиной. Широкий, двухстороннего движения, надежно сработанный мост. Ясно было, что все отходящие к западу войска противника, движущиеся вслед за нами из-под Орши и с юга, из-под Могилева, будут отходить к этому мосту. Но мы успели прийти сюда раньше…
Командир танкового батальона майор Никитин решил внезапной атакой мост захватить.
Появление наших танков для немцев было громом среди ясного неба. Несколько вражеских автомашин на большой скорости проскочило на западный берег. Многие гитлеровские солдаты бросились врассыпную искать спасения в прибрежном кустарнике.
Но как ни стремительно атаковал Никитин, все же, убегая, гитлеровцы успели взорвать восточную часть моста. Поэтому наши танки не смогли пробиться на западный берег. К тому же оттуда противник открыл сильный артиллерийский огонь и вынудил Никитина увести танки из-под обстрела.
В середине дня бой у моста затих. Во вторую половину дня к Чернявке подошли главные силы 26-й бригады, затем батальоны 25-й бригады. Последние километры по лесной дороге дались нам с большим трудом.
Несмотря на растянутость боевых порядков бригад, приходилось спешить с форсированием Березины, пока враг не уничтожил всего моста. Своих переправочных средств корпус не имел (такими средствами располагали инженерные войска армии), и мы могли рассчитывать только на этот мост. Восстанавливать поврежденную его часть мы могли лишь ночью. Это было не очень сложно. Сложнее захватить его весь.
Форсирование Березины было назначено на 24.00 – другими словами, ни часа на передышку после тяжелого марша мы дать не могли.
За мостом, на западном берегу Березины, находился населенный пункт Мурово. Надо было преодолеть реку и выбить немцев оттуда. Батальонам автоматчиков танковых бригад предстояло переправляться метрах в ста – ста пятидесяти справа и слева от моста на подручных средствах. 51-й саперный батальон, 79-й мотоциклетный батальон должны были переправляться непосредственно по мосту одновременно разминируя его. Им выпала самая трудная часть дела: подавить огневые точки противника, прикрывавшие мост, и за западную часть моста.
Все понимали важность задачи.
Севернее нас, в районе Борисова, вели тяжелый бой 5-я гвардейская танковая армия и 31-я армия В.В. Глаголева. Противнику давно уже стало ясно, что главное направление удара войск 3-го Белорусского фронта – борисовское. И немцы стянули сюда все, что могли, чтобы удержать этот выгодный рубеж по реке Березине. Поэтому прорыв нашего корпуса южнее Борисова в тыл всей борисовской группировке противника мог сыграть, конечно, большую роль в ее разгроме. Командующий 31-й армией, которому корпус был в те дни оперативно подчинен, генерал В.В. Глаголев, настоятельно требовал ускорить форсирование Березины, с тем чтобы в дальнейшем ударить корпусом во фланг борисовской группировке на северо-запад – в направлении Жодино.
В сложившейся обстановке удар на Жодино не казался мне перспективным. Жодино расположено было даже не в тылу борисовской группировки, а, скорее, на ее юго-западном фланге. Если посмотреть на карту, не трудно увидеть, что от Борисова до Минска крупные населенные пункты располагаются в следующем порядке: Борисово – Жодино – Смолевичи – Минск. Западнее Жодино, под Смолевичами у немцев располагался последний перед Минском серьезный рубеж, и я считал, что надо более глубоким охватом борисовской группировки выходить прямо на Смолевичи. Я понимал, что сейчас, когда под Борисовом армия ведет тяжелые бои, командарм В.В. Глаголев хочет вывести наш корпус под Жодино для скорейшего развязывания борисовского узла. Но я сомневался в том, что это самый короткий путь для достижения цели, и не терял надежды выйти более глубоко в тыл борисовской группировке, сразу под Смолевичи, что могло бы поставить борисовскую группировку на грань катастрофы, как это было, например с оршанской группировкой.
Смогу ли я осуществить этот план, я не знал, так как, во-первых, корпус задержался на подходе к Березине и, во-вторых, командующий армией, которому я был оперативно подчинен, настаивал на своем решении. Я живо представил себе не очень радостную перспективу: едва корпус форсирует Березину, как его по частям, не дав ему даже сосредоточиться, побригадно начнут вводить в бой под Жодино… На мой взгляд, это было бы самым нерациональным способом использовать наши силы и, в конце концов, свело бы к нулю все, чего достигли мы обходным маневром, опередив немцев у Березины
Такая была обстановка в те часы, когда мы готовились форсировать Березину.
Как же нам нужен был этот мост! Когда противник держит часть моста в своих руках и в любую минуту может взорвать эту часть или сжечь ее, и ты, откровенно говоря, удивляешься, почему он не сделал этого сразу (почему? потому, что надеялся на подход своих многочисленных войск с востока от Березины), нервы напряжены до предела, ибо мост становится вдруг менее прочным, чем обыкновенная нить, которую одним рывком можно оборвать.
В сумерки наш саперный батальон приступил к ремонту восточной части моста. Одна часть саперной роты, которой командовал лейтенант Б.В. Овчинников, бесшумно продвигалась под настилом моста от пролета к пролету обезвреживая заложенную противником взрывчатку и уничтожая электропроводку. Другая часть этой роты восстанавливала настил (сваи почти не пострадали от взрыва, надо было лишь сделать новый настил хотя бы в половину ширины моста для однорядного движения). В то же время, соблюдая все меры предосторожности, начали выдвигаться к реке мотострелковые роты, которым предстояло форсировать реку и выбивать немцев из опорного пункта Мурово.
Мы все еще надеялись, что одновременно с наступлением стрелковых рот нам удастся пропустить по восстановленной части моста и дальше несколько танков и захватить мост, но тут немцы были начеку: они подожгли западную оконечность моста (все у них было приготовлено заранее – расставлены бочки с бензином, оставалось только разлить бензин, что они и сделали). Мост запылал, как огромный факел, освещая все вокруг. Переправляться через Березину при таком освещении стало гораздо сложнее, но не было иного выхода.
В 24.00 «катюши» накрыли опорный пункт противника на противоположном берегу – зарево стало еще больше. Мотострелковые батальоны на плотиках, лодках и бревнах, а кто и просто вплавь, устремились к западному берегу. Ни сильный пулеметный огонь, ни разрывы мин и снарядов – ничто уже не могло сдержать наших бойцов. Наши танки поддерживали стрелков огнем, подавляя вражеские огневые точки.
Саперы Овчинникова двигались навстречу пламени, продолжая извлекать из-под настила взрывчатку. Младший сержант Е.В. Анисимов, сидя под горящим настилом, обезвреживал вражеские заряды, а у него над головой бойцы отделения сбивали пламя, задыхаясь в удушливом дыме. Поверх голов саперов свистели пули наших разведчиков.
Вскоре передовые подразделения автоматчиков достигли западного берега. Ружейно-пулеметная стрельба стала перемещаться вглубь вражеской обороны.
Теперь уже бойцы стрелковых и минометных подразделений большую часть пути перебегали по уцелевшей части моста, спрыгивали на западную пойму и устремлялись на поддержку ушедших вперед товарищей.
Приближался рассвет. Проблема с переправой танков и артиллерии по-прежнему оставалась открытой. У немцев на западном берегу было немало сил, поэтому нашим стрелковым и минометным ротам, измотанным предыдущими боями и этим напряженным ночным боем, без танков долго там было не продержаться.
В это время ко мне подошел командир 51-го мотосаперного батальона майор Аким Никитович Мельников и предложил использовать полуобгоревшие сваи западной части моста, чтобы сделать по ним спуск на западную пойму под углом 25-30 градусов. Снять часть уцелевшего моста и сделать этот спуск. А на самой западной пойме, предлагал Аким Никитович, можно наскоро проложить настил из бревен, благо лес рядом и бревен сколько угодно. Этого, по его мнению, было достаточно для того, чтобы пропустить на западный берег танки и артиллерию.
Я безоговорочно и с благодарностью принял предложение. Тут же началась работа.
Между тем ожесточенный бой на западном берегу не утихал. Тяжелейший был бой, и велся он ротами с одним только стрелковым оружием и гранатами… Но к утру, однако, опорный пункт Мурово нашими батальонами был взят! Напряжения такого боя, когда немногочисленные подразделения автоматчиков врываются ночью в хорошо укрепленные позиции противника, зная, что сзади их существенно ни танками, ни артиллерией поддержать невозможно, когда каждый понимает, что единственный выход – драться в укреплениях противника насмерть, драться до полной победы, этого напряжения я словами передать не могу. Все эти ребята были настоящие герои.
Такая нам выдалась ночь на 1 июля.
Обстановка не была безмятежной и на нашем, восточном берегу. Примерно в пять утра, в самый разгар боя на западном берегу, наше южное охранение доложило, что с юго-востока к переправе движется большая неприятельская колонна автомашин с артиллерией и пехотой – ее голова подошла к небольшой речушке Нача, впадающей в Березину южнее взятого нами моста. Под прикрытием нескольких самоходок немцы стали строить переправу через речку.
Были приняты меры, чтобы ускорить темп работ на мосту, а к речке Нача выслан танковый батальон майора Радаева, усиленный ротой автоматчиков и батареей САУ.
Радаев подошел вовремя: противник уже большую часть своих сил к тому времени переправил. Радаев атаковал с ходу. Удара большой группы танков немцы не ожидали, тем не менее оказали организованное сопротивление. Начался тяжелый бой, который длился два часа. Танкисты Радаева и самоходчики вынудили противника отказаться от мысли искать переправу у села Чернявка. На всех полянах и подходах к переправе горели сожженные немецкие самоходки, автомашины и другая техника. Горел лес. Подходов к Березине с этой стороны не было – их плотно закупорила разбитая вражеская техника. Но сама эта попытка для меня стала еще одним подтверждением, что южнее и восточнее корпуса параллельными курсами к Березине идут большие силы противника, и заставила с повышенным вниманием отнестись к нашему левому флангу. Надо было спешить.
Наконец к 6 часам утра саперы закончили работы, и танки бригады С.М. Булыгина пошли по мосту. Появление танков на западном берегу ускорило разгром противника.
Во исполнение приказа командарма В.В. Глаголева я приказал бригаде С.Ж. Булыгина как передовому отряду корпуса двигаться на Жодино.
1 июля
В семь-восемь часов утра, когда части корпуса переправлялись на западный берег, а на левом фланге корпуса батальон Радаева вел бой с большой колонной противника, к нам прибыл командующий бронетанковыми войсками фронта генерал А.Г. Родин. Мой НП находился возле вышки, которую немцы поставили у восточной части моста. Эта вышка была очень удобна для охраны восточного сектора, и теперь она пригодилась нам как хороший наблюдательный пункт.
Генерал Родин тут же заметил, что впервые видит НП командира корпуса на самой переправе. Это следовало расценить как похвалу, ибо означало, что управление корпусом максимально приближено к боевым порядкам бригад. Однако я хорошо понимал, что генерал прибыл сюда не из праздного любопытства. Там, под Борисовом, идет тяжелое сражение, туда стянуты главные силы с обеих сторон, командующий 31-й армией жаждет двинуть корпус в это сражение с фланга, и ему, конечно, могло показаться, что мы тут не совсем правильно понимаем обстановку и медлим… Так или иначе, приезд командующего бронетанковыми войсками фронта в разгар операции я расценил как своего рода инспекцию. И потому как мог обстоятельней доложил о ходе выполнения задачи.
А.Г. Родин увидел, какие усилия проявили моторизованные батальоны по захвату опорного пункта Мурово, увидел, как умудрились наши саперы в столь короткие сроки наладить переправу, и все это в условиях непрекращающегося боя на западном берегу и на левом фланге. Действиями корпуса он остался доволен, но при этом все же высказал сожаление о том, что нам не удалось выйти к Березине на сутки раньше.
Проинформировав нас об общем ходе дел, А.Г. Родин приказал выполнять поставленную задачу. Я, правда, успел высказать ему свою мысль насчет того, есть ли целесообразность поднимать корпус на север, на Минскую автостраду в районе Жодино, где и без нас не «протолкнуться»: там и танковая армия, и 31-я и 11-я гвардейская… Командующий бронетанковыми войсками фронта внимательно выслушал меня и сказал: «Ищите проход. Если найдете проход южнее автомагистрали, докладывайте командующему фронтом. Я вашу просьбу поддержу».
Части корпуса переправлялись весь день. Бригада С.М. Булыгина двигалась к Борисову, еще не зная, что Борисов нашими войсками уже взят. Но сама борисовская группировка полностью разбита не была – часть ее оставила город и отошла, противодействуя войскам фронта.
Генерал В.В. Глаголев по-прежнему торопил меня с выходом в район Жодино. Разведка докладывала, что западнее Борисова идут тяжелые бои. Выход нашего корпуса под Борисов хорошего не предвещал. В лучшем случае мы бы уплотнили и без того плотные порядки 5-й гвардейской танковой армии и вместе с ней и войсками общевойсковых армий стали бы «толкать» противника вдоль магистрали к западу.
Именно поэтому, несмотря на тяжелые бои, успехи 5-й танковой армии генерала Ротмистрова были такими скромными: он не имел возможности совершать обходные маневры – повсюду вдоль шоссе болота. И теперь вот в таком «лобовом» варианте предлагалось участвовать еще и нашему корпусу…
Вся разведка в этот день работала – искала пути, ведущие в обход с юга борисовско-смолевической группировки.
В середине дня 1 июля произошло событие. На первый взгляд вполне заурядное, оно, тем не менее, имело чрезвычайно важные для нас последствия. Чрезвычайно важные! На опушке леса западнее занятого нами Мурова разведчики задержали местного жителя, который вел себя странно и на вопросы не отвечал. Этот человек (к сожалению, за многие годы фамилия его затерялась в моей памяти) на вопрос, есть ли в этом районе партизаны, сказать ничего определенного не мог. А может, боялся. Ведь фашисты засылали в партизанские районы не только отдельных провокаторов. Видели тут и большие карательные подразделения, сформированные из власовцев, поэтому его настороженность вполне объяснима. Я чувствовал, он что-то знает, но никак не может поверить в то, что перед ним советские офицеры. В общем, после самых горячих убеждений он, наконец, ответил: «Кажись, в этом лесу партизаны есть». Для нас, нетрудно понять, в этом «кажись» заключалось слишком много надежд, чтобы мы могли этим удовлетвориться. Однако где они и как к ним попасть, колхозник не знал. Но внезапно сказал, что знает место, где партизаны держат свой дозор. Тут же мы с ним поехали. Километров через десять мы остановились на опушке леса у развалившегося сарая, но никого не встретили. Наш проводник не на шутку разволновался. Начал свистеть, потом кричать – все было бесполезно. Надежды рушились, как вдруг метрах в двадцати – тридцати из кустов вышел человек. Я объяснил ему, кто мы такие и что нам надо. Он выслушал спокойно, ничего не сказал, но раза два-три свистнул по-своему, и из кустов вышли еще двое. Пришлось все повторить сначала. Эти люди очень обрадовались и сразу предложили поехать к командиру отряда. О нашей радости нечего было и говорить!
Партизаны бросились в кусты и вскоре вернулись на конях. Вся наша «конно-моторизованная» группа углубилась в лес. Минут через тридцать-сорок мы подъехали к речушке, запруженной бревнами так, что ни на машинах, ни на конях проехать было невозможно.
– Куда ты завел нас, Сусанин?! – спросил я старшего, однако в тот момент мне было совсем не до юмора.
– Ничего, зараз все зроблю… – отвечал старший дозора и свистнул опять-таки особым своим посвистом.
Тотчас на другой стороне появилось несколько человек. Наш проводник объяснил, что надо срочно расчистить брод от бревен.
– К нам едет Красная Армия!! – крикнул он.
И тут – откуда только! – как из-под земли выскочили партизаны, партизанки, дети… Где-то спустили воду и в считанные минуты растащили по сторонам бревна. В воздух полетели шапки, платки, кричали «ура», на глазах были слезы.
Да и мы не могли смотреть на все это бесстрастно. Многое хотелось сказать этим людям. Сердечной была и встреча с командиром отряда 1-й Минской партизанской бригады Е.И. Ивановым. Я кратко информировал руководство отряда об обстановке. Сказал, что нам необходимо найти возможность пройти через леса и болота южнее автомагистрали в район Смолевичей.
К нашей радости, оказалось, что вся лесисто-болотистая местность от Мурова до Смолевичей находится под контролем партизан, все входы и выходы в эти массивы минированы, закрыты завалами и охраняются партизанами. Мосты через лесные речки разобраны, но проход есть, и проводники нам его покажут. Командир отряда пообещал, что к утру 2 июля партизаны снимут минные заграждения с намеченного маршрута и разберут завалы. Мы также условились, что командир вышлет проводников для частей корпуса.
Эта встреча заняла часа полтора-два. Нужно было торопиться назад, чтобы доложить командующему фронтом об открывшейся возможности пройти в тыл смолевической группировке врага.
Штаб фронта долго молчал. Прошло часа два-три. Мне казалось – вечность. Радисты запрашивали, вручена ли телеграмма. Ответ был: вручена. Я попытался себе представить в эти часы, как там, у командующего фронтом, сейчас взвешиваются все «за» и «против». Сам-то я видел одни «за» и потому волновался. Правда, я полагал, что такой дальновидный генерал, как И.Д. Черняховский, сумеет оценить все выгоды нашего положения и все перспективы, которые сулит нам удачный исход этого маневра. Тем не менее прошло почти три томительных часа.
Наконец, прибежал начальник связи корпуса подполковник Б.Д. Геллер с ответом из штаба фронта. В ответе было всего одно слово: «Разрешаю». И подпись: «Черняховский».
2 июля
Наступал рассвет.
Еще ночью вперед ушел 79-й разведывательный мотоциклетный батальон. У бойцов этого батальона был нелегкий удел. Если танковый корпус в целом действует в наступательной операции впереди, часто в отрыве от главных сил армий, то впереди корпуса обычно идет моторазведка – наш мотоциклетный батальон.
За 79-м мотобатальоном ушел отряд обеспечения движения – 51-й мотосаперный батальон, великие труженики войны.
Двинулись и главные силы корпуса. Головным отрядом пошла 26-я бригада. За ней – 4-я с частями усиления. Захватив в условленном месте проводников, части корпуса стремительно пошли на запад через леса и населенные пункты в обход обширных болот. Должен отметить исключительно высокую организованность и дисциплину в партизанской бригаде, сумевшей в очень короткий срок подготовить маршрут для танкового корпуса. Мы шли на большой скорости почти без задержек и без каких бы то ни было дорожных происшествий весь маршрут, 50-60 километров. Там, где еще накануне стояли минные поля и дороги были перекрыты завалами, а в речушках поднята вода, там с утра 2 июля шли танки и тяжелая техника корпуса. Единственное, что задерживало нас иногда, – встречи в населенных пунктах. Каждая деревня, каждый хутор знали: идет Красная Армия! Народ видел не фанерные танки, а могучие стальные машины, от которых гудела земля. Трудно было не остановиться, не отблагодарить людей, не пожать им руки, глядя в сияющие от счастья глаза. И таким же счастьем сияли запыленные лица наших бойцов. Это был самый настоящий боевой парад, один из самых удивительных, какие мне довелось видеть. В глубине оккупированной земли мы шли на танках но обширному району; который на протяжении долгих и страшных трех лет оставался заповедным, – не посмел враг прийти сюда!
Я видел старика в одном поселении. Седой как лунь, с большой белой бородой, с непокрытой головой, он кланялся до земли каждому проходящему танку, а когда танк удалялся, опускался на колени и целовал землю. Так выразить свои чувства мог только тот, у кого уже на закате жизни свалилась с плеч огромная тяжесть. Чтобы не быть голословным, скажу: это было, когда мы проходили село Забошкевичи. Я и по сей день не могу успокоиться, когда вспоминаю этого старика.
За несколько часов без единого выстрела мы прошли более полусотни километров по партизанским дорогам и вышли к Смолевичам с юго-востока.
Здесь на возвышенностях и холмах продуманно располагались позиции нескольких неприятельских батарей, контролирующих зону. Промежутки между батареями прикрывались пехотой. Против возможных партизанских рейдов это была вполне надежная оборона. Но не против танкового корпуса, которого враг никак здесь не мог ожидать. Противник был настолько обескуражен появлением массы танков, что серьезного сопротивления оказать не смог. Вообще в этой операции нам многое удавалось, и мы с большим удовлетворением не раз могли наблюдать результаты своих неожиданных для врага обходных маневров. Здесь, на юго-восточной окраине смолевического узла обороны, мы сразу смяли и уничтожили несколько зенитных и противотанковых батарей. Танки врывались на артиллерийские позиции и давили орудия вместе с расчетами.
Теперь уже с захваченных высот наши танкисты наблюдали всю южную часть Смолевичей как на ладони. По улицам городка в беспорядке метались машины с прицепленными пушками и самоходки. Враг потерял голову от внезапного удара и пытался что-то предпринять, как-то перегруппироваться, понимая, что его юго-восточный фланг открыт. Появился большой соблазн развить успех и ударить по южной части города, но командир 4-й бригады О.А. Лосик поступил мудро, отказавшись от этого. О.А. Лосик приказал обходить Смолевичи южнее и перерезать автомагистраль западнее города. Это было своевременное и правильное решение. Путь врагу к отходу из Смолевичей таким образом отрезали, а для нас открывалась прямая дорога на Минск. Теперь главным было именно это.
Восточнее Смолевичей, справа от нас, уже слышалась стрельба. Командир 25-й бригады С.М. Булыгин, наступавший с востока вместе с частями 31-й армии, докладывал мне по рации, что бой идет восточнее Смолевичей, поэтому я хорошо представлял обстановку. Зная, что все усилия корпуса сейчас будут сосредоточены на прорыве к Минску, я ориентировал Булыгина не втягиваться в затяжные бои за Смолевичи, а найти возможность пробиться к главным силам корпуса. Мне хотелось, чтобы на Минск корпус наступал полным своим составом. Булыгин меня понял и к Минску подоспел вовремя. Но я опережаю события.
Теперь наша задача определилась совершенно отчетливо: нам надо было опередить врага и сходу ворваться в столицу Белоруссии. В ходе всей войны не каждому командиру соединения выпадала столь перспективная возможность.
В 18.00 2 июля бригады приступили к выполнению этой важнейшей задачи. У всех нас было страстное желание ворваться в Минск в тот же день, 2 июля. И снова, в который уже раз, началась гонка со временем…
Все-таки ворваться в Минск 2 июля нам не удалось. Противник выдвинул из Минска нам навстречу сильный заслон: несколько десятков танков, среди которых преобладали тяжелые «Т-5» и «Т-6» («пантера» и «тигр»). Но тут противник допустил просчет. Гитлеровское командование полагало, что от Смолевичей мы будем идти к Минску по автостраде, поэтому основные силы заслона, выдвинутые нам навстречу, перекрывали Минское шоссе. Мы же, начиная свой бросок на Минск, обстановки на подступах к городу толком не знали, но не исключали того, что под Минском на шоссе какие-то силы наверняка должны быть. Чтобы не рисковать чрезмерно, я приказал двигаться к городу южнее шоссе. И если бы шли по шоссе, то, как оказалось вскоре, угодили бы под сильный фронтальный огонь высланного заслона. А так мы лишь зацепили фланг заслона, быстро сориентировались и ударили во фланг всему немецкому отряду. Несмотря на то, что схватка складывалась в невыгодной для противника обстановке, бой, как я говорил, оказался тяжелым и длился до ночи. Мы понесли потери: несколько десятков «тигров» и «пантер» разгромить нелегко – это сильные танки. И все-таки заслон был разгромлен: большинство немецких танков подбито и сожжено, много артиллерии уничтожено. Отличилась 4-я бригада О.А. Лосика. Сильное сопротивление встретила и 26-я бригада. Дотемна не смолкал грохот боя под стенами Минска. Горели боевые машины, далеко вокруг освещая местность. Наступала ночь. С востока, преодолевая сопротивление, к Минску подтягивалась бригада С.М. Булыгина.
3 июля
Ночь застала наш корпус после тяжелого боя в восьми-десяти километрах от Минска. За день 2 июля части корпуса прошли более ста километров трудного пути, разгромили противника на двух рубежах, вышли на автомагистраль и отрезали смолевическую группировку. После такого напряжения большего силами корпуса сделать невозможно. Необходима была пауза. Чтобы собрать силы, подтянуть отставшие танки, пополнить запасы горючего и боеприпасов. Наконец, перед последним броском в столицу Белоруссии надо было дать людям поспать хотя бы часа два.
По опыту разговоров с профессионально подготовленными людьми я знаю, что многих из них удивляют такие итоги одного боевого дня. Сто километров за день? Да еще с боями? Они в сомнении покачивали головами: невероятно! Но это факт. Это сверх человеческих возможностей, но это было!
Теперь предстоял бой в городе – самый опасный вид боя для танкистов. В городе танк слишком уязвим. Маневрировать практически негде, а бить по танку или кидать гранаты можно из любого окна, с любой крыши.
Но мы все же надеялись, что противник, еще не успел опомниться от катастрофических и столь стремительно развивающихся событий. Мы полагали, что и в городе гарнизон растерян и дезорганизован. И мы знали, что минчане нас ждут. В этом были наши главные шансы на успех. В этом и в том, чтобы не дать противнику время на организацию обороны.
Командование фронта поставило перед нами задачу – стремительно выйти на рубеж западнее Минска с целью не допустить подхода резервов противника с запада. Нам надо было пройти сквозь город разящим тараном, захватить в центре города переправы через реку Свислочь и выйти на западные рубежи, предоставив следующим за нами частям 31-й и 11-й гвардейской армий добивать противника и очищать от него город.
В эти ночные часы после боя на Минском шоссе у нас в корпусе находился генерал А.Г. Родин. Ему, как и всем нам, тоже хотелось ворваться в Минск еще 2 июля, но он понимал, что обстановка вынуждает нас повременить. Наступление было назначено на 2 часа 30 минут ночи по сигналу «555».
Обращаю внимание читателя: в 23.00 2 июля закончился тяжелый бой на подступах к городу, а в 2.30 уже должно было начаться наступление. Но у наших разведчиков не было даже этих трех часов передышки. Высланная впереди 79-го мотоциклетного батальона разведка при подходе к городу была встречена ружейно-пулеметным огнем и вступила с противником в бой. Одна разведгруппа (старший лейтенант Алексашин, водитель Тушканов, радист Виноградов и пулеметчик Белянин) на трофейном «оппель-капитане» проскочила в город. Из центра Минска старший лейтенант Алексашин доложил, что в городе большая неразбериха, по улицам мечутся бронетранспортеры и самоходные орудия, на запад и на восток перемещаются части. Это были важные сведения – враг паниковал. Мотаясь по городу всю ночь, с рассветом Алексашин выбрал удобное место во дворе кирпичного завода и оттуда сообщал о перемещениях противника.
Ровно в 2 часа 30 минут я передал всем частям сигнал к наступлению «555». Через десять-пятнадцать минут каждый командир доложил: «Наступление начал». Широкой полосой – десять километров по фронту – танковый корпус шел к Минску. В предрассветной мгле раздавался лязг гусениц, далеко вокруг разносился гул моторов. Все всматривались в дымку на западе: как встретит нас противник под стенами многострадального города?
Начали вырисовываться силуэты сгоревших разрушенных зданий. Вскоре пошли донесения: передовые отряды танковых бригад ворвались в город. На улицах утреннего Минска загремели орудийные выстрелы. Изготовиться к бою должным образом противник не успел, и танковые бригады устремились с разных сторон к центру. Особенно решительно пошла 4-я гвардейская танковая бригада О.А. Лосика. Она наступала вдоль главной улицы города – Советской – и первой ворвалась в Минск утром 3 июля. В районе небольшого аэродрома на восточной окраине (там теперь расположена студия «Беларусьфильм») танкисты бригады уничтожили несколько самоходок и почти батальон пехоты. Ведущим шел взвод гвардии лейтенанта Фроликова. Этот взвод неоднократно отличался в предыдущих боях. Дмитрий Фроликов, например, еще в начале наступления – 26 июня – со своим взводом захватил перекресток дорог Орша – Смоляны. Три его танка, действуя из засады, разгромили тогда вражескую автоколонну численностью более ста машин, которую прикрывали шесть вражеских танков. Из этих шести танков два Фроликов подбил. Этот взвод действовал в составе танкового батальона капитана П.Ф. Клочко. Успешные действия взвода в тот день – 26 июня – дали возможность батальону разгромить еще одну колонну с артиллерией. А 27 июня под Старосельем взвод Фроликова уничтожил два танка, две самоходки и артиллерийскую батарею. За этим снова последовал успешный удар всего батальона, который разгромил большое количество скопившейся пехоты, машин, самоходок. В тот же день несколькими часами позже Фроликов догнал отходящую колонну противника, подбил еще две самоходки, тараном разбил вражеский танк, захватил два артиллерийских орудия и несколько десятков гитлеровцев уничтожил. Поэтому для меня не было случайного в том, что именно Дмитрий Фроликов первым ворвался в Минск.
Полковник О.А. Лосик доложил, что бригада ведет бой на улицах Минска, в 5 утра. К 5.30-6.00 такие же доклады поступили от командиров 25-й и 26-й бригад. К 6 утра главные силы корпуса вели бой в городе.
Дальнейший успех зависел от того, насколько быстро нам удастся захватить переправы на Свислочь. Река течет с северо-запада на юго-восток через центр. Она не глубокая, не широкая, но коварная – дно илистое, и потому в большей своей части для танков река непроходима
Командиры бригад понимали, что даже небольшая задержка в городе чревата серьезными последствиями, и быстро разобрались в обстановке. Используя панику и полную растерянность противника, наши комбриги решили врываться на переправы прямо на плечах бегущих гитлеровцев. Командиры бригад потребовали от передовых отрядов увеличить скорости, пробиваться к мостам, с тем чтобы обеспечить пропуск главных сил.
К 6 часам утра передовой пункт управления корпусом переместился на северо-восточную окраину: здесь сохранилось здание обсерватории, которое мы использовали как НП. НП оказался очень удачным, что позволило мне и находящемуся здесь А.Г. Родину более эффективно управлять боем.
В то время мне еще не были известны результаты боя за Смолевичи, поэтому для обеспечения действий корпуса в Минске и на случай, если противник попытается с востока отойти в Минск, я развернул вдоль автострады фронтом на северо-восток 401-й самоходно-артиллерийский полк подполковника Ю.М. Степанова. И вот в разгар боя командир полка доложил, что с востока к городу приближается большая колонна машин. Это нас насторожило: могла отходить к Минску какая-нибудь пробившаяся из окружения под Смолевичами неприятельская колонна… Однако вскоре все выяснилось: командир 401-го самоходного артполка доложил, что на Минск прошел наш стрелковый полк. Буквально через несколько минут мне представился командир передового отряда 1-й гвардейской Московской стрелковой дивизии полковник П.Ф. Толстиков. Помощь подошла нужная и своевременная. Этот усиленный стрелковый полк был передовым отрядом дивизии из 11-й гвардейской армии генерала К.Н. Галицкого.
Не задерживая, я поставил командиру полка задачу: найти в городе у переправы через реку Свислочь командира 4-й бригады и совместно с нею продолжить наступление.
Бой развернулся успешно. По центральным направлениям бригада полковника О.А. Лосика вышла к переправе, захватила мост через реку Свислочь возле городской электростанции и, оставив охрану и саперное подразделение, продолжала наступать к Дому правительства и дальше – на западную окраину.
Правее бригады О.А. Лосика наступала 25-я гвардейская танковая бригада полковника С.М. Булыгина. Головным взводом в бригаде шел взвод лейтенанта Николая Колычева. Об этом танкисте я тоже мог бы многое рассказать. Например, о том, как в тяжелом бою за Оршу его взвод вступил в единоборство с одиннадцатью немецкими танками, несколько танков сжег, а остальных вынудил спасаться бегством. Колычев вел машину, которая называлась именем его погибшего друга – «Николай Обыскалов» было написано на танке, и это имя хорошо знали в корпусе. Николай Обыскалов отличился в боях на Курской дуге и при освобождении Ельни. В тяжелых осенних боях сорок третьего года под Оршей он погиб. Но в памяти боевых друзей этот герой-танкист остался всегда живым. Когда в корпус начали поступать новые танки, одному из них присвоили имя «Николай Обыскалов», и вот на этом-то танке Николай Колычев первым в своей 25-й гвардейской бригаде ворвался в Минск.
Было у нас и еще несколько знаменитых танков. На одном из них воевала механиком-водителем Мария Васильевна Октябрьская.
Мария Васильевна была женой полкового комиссара. Когда в начале войны погиб ее муж, а затем во время эвакуации и сын, она отдала все личные средства в фонд помощи Красной Армии на строительство танка и обратилась с письмом к Верховному Главнокомандующему с просьбой направить ее на фронт механиком-водителем этого танка. Просьба была удовлетворена. Водить танк – физически очень нелегкая работа даже для мужских рук. Мария Васильевна прекрасно с этой работой справлялась. Во время осенних боев под Оршей 20 ноября 1943 года под Новым Селом Октябрьская первой на своем танке ворвалась на вражеские позиции и раздавила гусеницами противотанковое орудие вместе с расчетом. В этом бою танк был подбит, а сама Мария Васильевна ранена. Но она осталась в танке, с помощью товарищей восстановила машину и продолжала бой. В январе 1944 в боях на витебском направлении она была смертельно ранена. Ее вынесли с поля боя и эвакуировали в госпиталь, но спасти ее не удалось. Похоронена Мария Васильевна Октябрьская на центральной площади в Смоленске.
Как и всякий командир, прошедший с боями долгий путь, я сохранил в памяти образы очень многих выдающихся людей. Я это определение ввел не случайно. Механики-водители, наводчики, командиры танков, взводов, рот, батальонов, бригад – они были выдающимися людьми. И как многие ветераны, я испытываю грустное, угнетающее чувство оттого, что мне не по силам рассказать обо всех. Эта потребность и заставила взяться за рассказ – может быть, хоть отчасти я исполню таким образом долг перед боевыми товарищами.
Утром 3 июля, ворвавшись в Минск, взвод лейтенанта Николая Колычева пробился с боем к переправе через реку Свислочь и захватил мост. Командир танкового батальона майор Красножен тут же переправил через этот мост весь батальон. Преследуя противника, танкисты 25-й бригады полковника С.М. Булыгина гнали гитлеровцев по улицам города, давили их гусеницами и расстреливали из пулеметов. Без задержки бригада продвигалась к намеченному рубежу. При выходе на западную окраину города Николай Колычев увидел артиллерийскую часть; гитлеровцы спешно разворачивали орудия, чтобы прямой наводкой встретить наши танки и прикрыть отходящие части. Николай Колычев повел взвод прямо на вражеские орудия и раздавил батарею. Путь к западной окраине был свободен.
Так же успешно на своем направлении действовали танкисты и 26-й гвардейской бригады полковника С.К. Нестерова: им удалось захватить мост возле завода имени Ворошилова. На западном берегу стремительным броском бригада ворвалась на привокзальную площадь. Вокзал был переполнен вражескими солдатами и офицерами. На железнодорожных путях стояли эшелоны, готовые к отправке. Вероятно, враг считал, что наши танки будут задержаны у реки – во всяком случае, прорыв танкового батальона капитана Васильева к вокзалу был для них неожиданным. Здесь уничтожено несколько противотанковых орудий, прикрывавших подступы к вокзалу, и большое число вражеских солдат и офицеров. Противник был вынужден бросить подготовленные к отправке эшелоны с военной техникой…
Стремительно по трем направлениям бригады корпуса пробились через Минск, не давая противнику опомниться и организоваться. В разгар боя, часов около десяти, когда наши бригады уже громили противника в центральной и западной частях города, с юга к Минску подошли передовые части 1-го гвардейского танкового корпуса генерала М.Ф. Панова и завязали в южной части города бой. В это же время севернее Минска успешно продвигалась 5-я гвардейская танковая армия. Стремительный обход Минска танковыми войсками с севера и с юга создал благоприятные условия для быстрого освобождения города.
К середине дня корпус вышел из города, заняв отведенные ему рубежи западнее Минска. Это означало, что возможности получить помощь извне гарнизон в Минске был лишен. К середине дня в город уже втягивались подоспевшие стрелковые части. Нам обстановка не позволила стать участниками горячей встречи с освобожденным населением столицы Белоруссии. Мы стремились к этому от самой Орши, сделали для этого все, что в наших силах, но к моменту, когда улицы заполнились ликующими минчанами, мы уже были километрах в десяти западнее города… И все же отчасти разделили общее ликование – мы послали в город наших представителей. Вернулись они ошеломленные всем увиденным и пережитым на улицах столицы Белоруссии.
С 5 по 10 июля вместе с частями и соединениями общевойсковых армий наш корпус участвовал в ликвидации огромной, стотысячной группировки противника, оказавшейся в окружении восточнее Минска. Здесь попали в плен отборные войска вермахта, разбитые в ходе сражения в Белоруссии.
Родина высоко оценила мужество воинов, наградив тысячи участников Белорусской операции орденами и медалями. Особо отличившимся было присвоено звание Героя Советского Союза. Этого высокого звания удостоены четырнадцать воинов-тацинцев: полковник, ныне маршал бронетанковых войск О.А. Лосик; офицеры С.М. Митт, Д.Г. Фроликов, А.Б. Михайлов, Н.И. Колычев, А.П. Волков, А.А. Яковлев, И.М. Ольшевский, Б.В. Овчинников; сержанты М.В. Октябрьская, В.А. Голоскоков; рядовые А.А. Рябов, Е.В. Анисимов, Е.А. Бикбов.
Корпус и все бригады стали Краснознаменными. Многим частям, входящим в состав корпуса, было присвоено почетное наименование «Минская».
С тех пор прошло более сорока лет. Возрождены разрушенные города и села, заводы и фабрики. Построены новые города и поселки, создана новая промышленность. В центре столицы Белоруссии на площади Победы воздвигнут величественный обелиск, у подножия которого горит вечный огонь в честь павших на белорусской земле воинов и партизан.
В знак вечной благодарности воинам четырех фронтов, освободивших Белоруссию, на двадцать первом километре шоссе Минск-Москва насыпан Курган Славы, на вершине которого сверкают четыре штыка, связанные стальным кольцом – символом вечной дружбы армии и народа.
Не забыт и наш Тацинский танковый корпус. В центре столицы Белоруссии, у Дома офицеров, стоит танк Т-34 4-й гвардейской Минской танковой бригады 2-го гвардейского танкового корпуса. На этой «тридцатьчетверке» утром 3 июля 1944 года первым ворвался в Минск гвардии лейтенант Дмитрий Фроликов.
А. Бурдейный, генерал-полковник в отставке
