Союзники глазами советского общества в годы Великой Отечественной войны
«ЗС» 05/2013
Александр Голубев
В течение ХХ века Россия дважды в ходе двух мировых войн выступала в составе могущественной коалиции. Однако, если в преддверии Первой мировой войны в обществе существовало достаточно ясное представление о потенциальных врагах и союзниках, накануне Второй мировой войны ситуация была намного более неопределенной.
После заключения в мае 1935 года советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи эти страны, казалось бы, могли рассматриваться как потенциальные союзники. Но с самого начала в общественных настроениях сквозило явственное недоверие к ним, а официальная пропаганда даже не пыталась изменить ситуацию. К тому же никакого реального результата эти договоры не принесли.
Подписание советско-германского пакта о ненападении в августе 1939 года было встречено неоднозначно. Вроде бы угроза войны отодвинулась. С другой стороны, многие высказывали откровенное недоверие в отношении новых «заклятых друзей».
Сохранялась память о союзе с Англией и Францией в Первой мировой войне – с другой стороны, память о прошлой германской войне и немецкой оккупации Украины, образы и представления, внедрявшиеся антифашистской пропагандой 1930-х годов, вели к росту антинемецких настроений.
Хотя теперь, казалось, Германия могла претендовать на роль союзника СССР (во всяком случае, на Западе ее противники советско-германское партнерство рассматривали как нечто, весьма близкое к союзническим отношениям), в общественном сознании СССР фашистская Германия оставалась, в большей степени, самым опасным и вероятным противником, чем союзником. Соглашения 1939 года воспринимались в лучшем случае как тактический ход советского правительства, чему имеется достаточно свидетельств.
Нападение Германии на Польшу в СССР встретили со смешанными чувствами. В 1920–1930-е годы большинством политически и социально активного населения Польша, скорее, воспринималась как потенциальный противник, чем как союзник.
Таким образом, в 1939 году, если говорить о преобладающих тенденциях, ни Германия, ни Польша, ни выступившие на ее стороне Англия и Франция не рассматривались в советском обществе в качестве союзников ни на тот момент, ни в перспективе. Вообще, во второй половине 1939 – первой половине 1941 года в общественном мнении царила очевидная растерянность. Мало кто верил в долговременность партнерских отношений с гитлеровской Германией; с другой стороны, в официальной пропаганде Англия и Франция рассматривались как главные виновники войны, агрессоры, потенциальные противники. А. А. Жданов, например, весной 1940 года заявил на ленинградском партактиве, что для СССР «приятнее, полезнее и ценнее иметь под боком не антисоветских англо-французских союзников с намерением напасть либо на Германию, либо на Ленинград… [но] страну, которая с нами в дружественных отношениях (то есть Германию. – А.Г.)».
Подобные настроения фиксировались и в различных группах, составлявших советскую номенклатуру, причем порой в еще более недвусмысленной форме. Так, командующий Сибирским военным округом, командарм 2 ранга С. А. Калинин утверждал, что в 1940 году неизбежна война СССР, Германии, Японии, Италии против англо-французской коалиции. А буквально за несколько дней до начала войны И. Ф. Филиппов, представитель ТАСС в Германии и одновременно заместитель руководителя советской резидентуры в Берлине, в разговоре с немецким собеседником утверждал, что возможный «союз между Россией, Америкой и Англией – это чушь. В России не питают иллюзий относительно буржуазных государств. Россия может полагаться лишь на саму себя».
Но постепенно, в ходе Второй мировой войны, особенно во время «битвы за Британию», в советском массовом сознании, наряду с традиционным недоверием, складывается уважительное и сочувственное отношение к борьбе Англии с фашизмом. Отношение к Франции, которую традиционно воспринимали в России с симпатией, было тем более позитивным и, после ее оккупации нацистами, сочувственным, несмотря на дипломатическое признание правительства Виши и все зигзаги официальной пропаганды.
И все же международная ситуация, сложившаяся к весне 1941 года, многих наблюдателей, особенно хорошо информированных, подталкивала к определенным выводам. Писатель Вс. Вишневский возглавлял Оборонную комиссию Союза советских писателей, редактировал журнал «Знамя», присутствовал на закрытых совещаниях в Главном управлении политической пропаганды Красной Армии, общался с крупными военными деятелями того времени, к тому же, зная иностранные языки, постоянно слушал сообщения английского, немецкого, французского радио. Весной 1941 года в его дневниках появляются записи о возможных вариантах дальнейшего развития событий. Запись от 10 февраля: «Наше выступление против Германии и «оси» – в выгодный момент, в блоке с «демократическим блоком»… Запись от 15 марта: «Мы выступаем, чтобы доломать Гитлера, в коалиции с «демократиями» Запада. Вариант наиболее ходовой в общественных разговорах». И одновременно (в записи от 3 марта) – «с англо-американским миром – враги второй очереди – возможен компромисс, лет на 10–15».
В первые дни войны, в речи И. В. Сталина 3 июля 1941 года было сказано о том, что советский народ имеет «верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа»; сочувственные заявления западных правительств были упомянуты лишь вскользь. Однако уже 12 июля в Москве было подписано советско-английское соглашение о совместных действиях против гитлеровской Германии, положившее начало оформлению антигитлеровской коалиции. Тон советской прессы и пропаганды стал меняться в благоприятную для союзников сторону.
И потому, конечно, понятно, что в массовом сознании существовал очень широкий спектр мнений в отношении союзников, от абсолютно позитивных, до резко негативных, иногда неожиданных, иногда весьма – с точки зрения современного историка – обоснованных и рациональных.
Уже в первые дни войны в сводках НКГБ были отмечены высказывания о том, что политика Литвинова, направленная на союз с Англией и Францией, была верной. Характерно, что подобные высказывания проходили по разделу «антисоветских», один из говоривших это был арестован. Очевидно, «органы» еще не успели осознать новую международную реальность, несмотря на заявления с обещаниями помощи со стороны правительств США и Англии, прозвучавшие 22 июня. Впрочем, в дальнейшем, особенно в 1941–1942 годах, в таких же сводках НКВД сомнения относительно результативности отношений с союзниками, не совпадающие с тоном прессы на данный день, также проходили по разряду «антисоветских».
Любопытно мнение московского инженера Ладыженского, высказанное в августе 1941 года: «Надо было начать войну с Германией нам, и тогда, когда Германия воевала с Францией. Сейчас Англия добилась своего, она столкнула своего злейшего конкурента – Германию с идеологически чуждой и, по мнению Англии, подлежащей ослаблению Россией… Наверно, Англия раньше предлагала нам воевать против Германии, тогда бы для последней, действительно, были два фронта и мы бы победили».
Как отмечает, основываясь на ленинградских материалах, историк Н. А. Ломагин, «сближение СССР с Англией и США в первые недели войны воспринималось населением с большой настороженностью и не являлось существенным фактором в развитии настроений – война с Германией представлялась своего рода дуэлью, в которой «демократии» в лучшем случае будут играть роль честных секундантов». И далее: «Большой интерес к международным событиям, которые в довоенном Ленинграде, скорее, напоминали мечты и грезы, нежели имели какое-нибудь реальное значение, через два месяца войны практически полностью исчез, уступив место насущным вопросам борьбы за выживание… По-прежнему по отношению к демократическим государствам доминировало недоверие». Действительно, такие настроения были распространены и неоднократно фиксировались в разных регионах, но вряд ли они столь безоговорочно преобладали в массовом сознании.
Да и об исчезновении интереса к международным событиям говорить трудно. О том, какое значение придавали советские граждане союзу с западными державами, показывает следующий факт. В октябре 1941 года на предприятиях Омска были проведены собрания, посвященные итогам трех месяцев войны. Как отмечал в докладной записке секретарь горкома ВКП(б), «большинство присутствующих интересовали такие вопросы: взаимоотношения между Китаем и Японией, позиция Турции и Японии в происходящей войне, чем конкретно помогают Англия и США Советскому Союзу в борьбе с нацизмом, почему Англия активно не выступает против Германии». К записке было приложено около 70 вопросов (из заданных 160, то есть почти половина), которые в совокупности дают любопытную картинку «состояния умов» советского тыла начала войны.
Прежде всего, явно доминируют вопросы, относящиеся к внешнеполитическим акцентам войны, складыванием антигитлеровской коалиции (в значительной степени это было связано с Московской конференцией трех держав, которая состоялась в конце сентября 1941 года и о которой сообщала советская пресса). Война между Японией и Китаем или позиция Турции, действительно, интересовали многих, но основная масса «внешнеполитических» вопросов пришлась все же на взаимоотношения СССР с Англией и США: «Почему Англия не посылает сухопутные войска против Германии?.. Почему Англия плохо помогает нам и плохо бомбит Германию?.. Почему Англия не привлечет Турцию на свою сторону?.. Почему Англия не откроет второй фронт на Балканах?.. Почему Англия не высаживает своих десантов на оккупированную зону Франции и не бьет там Германию?» И, конечно, «чем конкретно помогают нам США и Англия…, что мы платим за это наличными деньгами…»
Сразу же вспомнили о том, что уже пришлось пережить народам европейских стран, в частности, Великобритании. Незаметно Отечественная война стала восприниматься как продолжение Второй мировой, причем СССР в сознании многих с самого начала оказывался «на правильной стороне», выступая чуть ли не союзником Англии, ее преемником в качестве главного противника Германии, и уж, во всяком случае, товарищем по несчастью. Это ощущение хорошо передал в своей документальной прозе С. Кржижановский, назвавший защитные полоски на московских окнах «стеснительной, мешающей и солнцу, и глазу одеждой с чужого лондонского плеча». И добавил: «А там и сама война с лондонских плеч на наши».
Пожалуй, наиболее позитивно союз с Англией и США оценивала интеллигенция. Академик В. И. Вернадский, например, 16 июля 1941 года отметил в дневнике: «Общее удовольствие, что отошли от Германии, и очень популярен союз с Англией и демократиями». В августе 1941 на 1-м Всеславянском митинге Алексей Толстой говорил о «могучей союзнице», «могущественной и свободолюбивой Великобритании».
В информационных документах НКВД были отмечены высказывания советских граждан о том, что речь Сталина 3 июля 1941 года была рассчитана на завоевание симпатии в Англии и Америке, «которых мы объявили союзниками». Были, впрочем, и обратные высказывания, например: «Надеяться на помощь Англии и Америки – безумие». Подобные настроения существовали и в офицерском корпусе. Так, генерал-майор М. И. Потапов, попавший в плен к немцам, на допросе в сентябре 1941 года безапелляционно заявил, что «русские считают Англию плохим союзником».
Иногда сама необходимость в создании антигитлеровской коалиции подвергалась сомнению.
Уже 23 июня 1941 года петербургская художница А. П. Остроумова-Лебедева записывала в дневнике: «Утром была речь Черчилля. Англия обещает нам помогать деньгами и техникой… Мне, лично, их помощь кажется не очень существенной. Истощенный, утомленный народ. Да и многие примеры их помощи: Франция, Греция, Югославия… Неужели развязавшаяся война между нами и Гитлером вызвана коварной политикой Англии?.. Неужели это есть результат… политики «коварного Альбиона»? Неужели это они натравили разъяренного дикого быка – Гитлера – на нашу страну?».
В докладной записке Л. П. Берии, поданной И. В. Сталину в сентябре 1941 года, приводились следующие слова одного из работников Наркомата среднего машиностроения: «Я не хочу, чтобы в результате войны победителями оказались Англия и Америка, потому что в верхних слоях опять будут евреи, так как Америка – еврейская страна, и она старается, чтобы в России господствовал еврейский капитал. Пусть лучше владеет Россией Германия и Гитлер».
Подписание США и Великобританией Атлантической хартии вызвало следующий комментарий московского режиссера П.: «Соглашение между Рузвельтом и Черчиллем без нашего участия доказывает, что мы только орудие в их руках. Англия добилась своего, мы своей плохой дипломатией и политикой получили разгром, а Англия снова вершит судьбами мира…»
Есть свидетельства того, что союз СССР и демократического Запада негативно оценивался представителями интеллигенции и по другим, противоположным мотивам. Это было связано с их резко отрицательным отношением к советскому строю как таковому. Например, историк С. Б. Веселовский записал в дневнике 20 января 1944 года: «К чему мы пришли после сумасшествия и мерзостей семнадцатого года? Немецкий и коричневый фашизм – против красного. Омерзительная форма фашизма – в союзе с гордым и честным англосаксом против немецкого национал-фашизма».
Более развернуто эта точка зрения изложена в дневнике Л. Осиповой, оказавшейся на оккупированной территории и сотрудничавшей с немцами.
В феврале 1942 года она отмечала: «Все упорнее идет шепоток, что союзники, американцы и англичане, оказывают громадную помощь большевикам…».
А примерно через год, в январе 1943 года, последовал такой комментарий: «Какое несчастье для русского народа, что ему приходится ждать помощи от немцев, а не от настоящих демократических народов. Но эти демократические народы усиленно помогают большевикам, предают русский народ на издевательство и уничтожение. Неужели они не понимают, какую петлю они готовят на свою собственную голову?.. Говорят, что они понимают только свою выгоду. И этого нет. Всякому русскому колхознику ясно, что выгоднее было бы дать немцам разбить большевиков, а потом вместе с Россией разбить немцев». Характерно, что помощь союзников здесь явно расценивается как решающий фактор в ходе войны. Трудно сказать, насколько такая точка зрения была распространена; она, например, не встречается в высказываниях, зафиксированных в НКВД-НКГБ или в других опубликованных письмах и дневниках.
Достаточно распространенным, и среди сторонников, и среди противников антигитлеровской коалиции, было скептическое отношение к мотивам поддержки, которую союзники оказывали (или обещали оказать) СССР. Практически никто не сомневался, что союзники заботятся прежде всего о собственных интересах. Как вспоминает известный философ А. А. Зиновьев, «мы знали о том, что западные страны вроде Англии, Франции и США гораздо больше боялись победы гитлеровской Германии, чем нашей… Мы были уверены, что страны Запада, враждующие с Германией, рано или поздно присоединятся к нам в борьбе с Германией и помогут нам разгромить ее».
Вместе с тем для большинства была характерна уверенность в экономической мощи союзников, их превосходстве в ресурсах, особенно с учетом возможностей СССР. Впрочем, одной уверенности в экономической мощи США и Великобритании было недостаточно. Разноречивые отклики вызвал доклад И. В. Сталина 6 ноября 1941 года, где он впервые говорил о реальной помощи союзников. Наряду с удовлетворением и надеждами на скорое открытие второго фронта были и такие оценки: «Сталин теперь открыто расписался в полном бессилии СССР в войне с Германией. Из доклада следует понимать, что теперь все зависит от помощи Америки и Англии».
Даже вступление в войну США было воспринято неоднозначно. 10 декабря 1941 года в блокадном Ленинграде И. Д. Зеленская записала в дневнике: «Вчера по радио – война между Японией и Америкой. Эта дьявольская война разливается как океан. Является страх за дальневосточный фронт, за доставку американского вооружения. А с другой стороны, может быть и лучше, как широко вскрытый нарыв».
Подписание англо-советского и американо-советского соглашений в мае – июне 1942 года вызвало следующие комментарии: «Договору с Америкой нельзя придавать существенного значения, так как он составлен в крайне запутанных выражениях и предусматривает главным образом выгоды Америки, а не интересы СССР… Договор означает предоставление американским банкирам концессий, а, стало быть, и расширение частной инициативы внутри Советского Союза… В нашей смертельной борьбе против Германии у нас нет другого выхода, чем этот тесный союз с Англией, но боюсь, что договор все же более выгоден Англии, чем нам. Англия основательно связывает нас по рукам и ногам не только на время войны, но и на послевоенное время…».
Англия вообще вызывала наибольшие опасения в качестве союзника. Уже в октябре 1941 года журналист Н. К. Вержбицкий записал в дневнике: «На нас обрушилась военная промышленность всей Европы, оказавшаяся в руках искуснейших организаторов.
А где английская помощь? А может быть, английский империализм хочет задушить нас руками Гитлера, обессилить его и потом раздавить его самого? Разве это не логично, с точки зрения английских империалистов? Весь мир знает, как тонко умеет «англичанка гадить»…» В записной книжке писателя А. И. Пантелеева за 1942 год сохранилась такая запись: «С первых дней мировой войны 1914 года в Англии стал популярен, стал крылатым циничный лозунг: «Англия будет драться до последнего русского солдата». Не вспомнилась и не пришлась ли по душе эта милая шутка отцов выросшим и возмужавшим деткам?»
По свидетельству журналиста А. Верты, в СССР в 1942 году постоянно «делались нелестные сравнения между отчаянным сопротивлением русских в Севастополе и «малодушной» капитуляцией англичан в Тобруке», высказывалось убеждение, что «англичанам верить нельзя» и так далее.
Отношение к Англии ярко выразилось, в частности, в вопросе, заданном в Архангельской области летом 1944 года: «На протяжении многих десятилетий Англия проводила политику против России, а в послереволюционные годы являлась одним из главных организаторов и участников интервенции против Советской страны. Можно ли быть уверенным, что теперешний союз СССР с Англией является достаточно прочным?».
Конечно, встречались и иные мнения. Так, некий писатель в сентябре 1941 года говорил: «Политическим идеалом является Англия. Черчилль – идеал вождя». Сравнения советских лидеров с Черчиллем в пользу последнего неоднократно фиксировались и в блокадном Ленинграде. В частности, применительно к Черчиллю, отмечалось его мужество, готовность, как лидера нации, взять на себя ответственность за военные неудачи английской армии.
Своеобразным напоминанием о пропаганде и утвердившихся массовых стереотипах предвоенных лет служили довольно распространенные высказывания о том, что «для американцев и англичан одинаково ненавистен гитлеризм и коммунизм», что «Англия изменит нам и воевать придется долго – пока не ослабнет и Советский Союз, и Германия, тогда Англия и Америка продиктуют свои условия и нам, и Германии», что, наконец, «у нас такие союзники, которые в одинаковой степени ненавидят и Германию, и Советский Союз». И вполне логичными выглядели следующие опасения: «Не может ли получиться так же с Англией и Америкой, как получилось с Германией, которая была в дружественных отношениях с нами и в то же время вероломно напала на нас?»
Порой в обыденном сознании образ союзника сливается с образом врага. Так, в декабре 1944 года по поводу уступок, сделанных союзниками СССР в польском вопросе, один из поляков, жителей Вильнюса, говорил: «Если бы не Англия, то нынешней войны не было бы и Польша не воевала бы, а теперь Англия, втянув Польшу в такую войну, делает все, что потребует Советское правительство». Другими словами, ответственность за начало войны связывалась в сознании части советского общества не только с фашистской Германией, но и с Англией.
И все-таки многие западные наблюдатели и отдельные представители советской интеллигенции высказывали надежду на то, что союзнические отношения военных лет помогут преодолеть накопившиеся с обеих сторон предубеждения и продолжить союз уже в послевоенном мире. Особенно подчеркивалась необходимость преодоления закрытости советского общества по отношению к внешнему миру.
В годы войны, впрочем, помощь союзников, их участие в войне с общим врагом недооценивались советской прессой и официальными лицами; об этом, как правило, не говорил в своих речах Сталин. Одним из немногих исключений явилось его выступление 6 ноября 1941 года, где было упомянуто о поставках военной техники и стратегического сырья и предоставлении займа СССР. Конечно, в какой-то степени это можно было объяснить соображениями секретности. Но, конечно, большую, если не главную, роль играли соображения идеологические.
Характерно, что советские средства массовой информации на первый план выдвигали поставки продовольствия, хотя по стоимости поставки вооружения и военных материалов их намного превосходили. Необходимый «внутренний» результат был таким образом, достигнут: подавляющее большинство советских граждан имело весьма слабое представление о реальном вкладе союзников в войну, о боевых действиях в Северной Африке или на Тихом океане и о гуманитарной помощи. Справедливости ради нужно сказать, что послевоенная западная историография в свою очередь принижала значение Восточного фронта для общей победы.
На территории Германии в 1945 году миллионы советских солдат встретились с американскими и английскими товарищами по оружию. Образ союзника стал меняться, конкретизироваться; одновременно размывались, теряя жесткость и однозначность, пропагандистские стереотипы. Непосредственное знакомство с повседневной жизнью европейских народов так же, как в 1813 году, как и в годы Первой мировой войны, изменило взгляд на мир у сотен тысяч советских людей.
Нельзя сказать, что союз военных лет не оставил никаких следов в общественном сознании. Благожелательное отношение к союзникам было характерно для части советского общества; что касается другой его части, там по-прежнему сохранялись негативные стереотипы. Так, в апреле 1945 года трудящиеся Автозаводского района Горького высказывали опасения, что политика Черчилля может «послужить в ближайшем будущем к новой войне Англии и США против СССР». Трудно сказать, какие настроения в итоге преобладали; можно лишь предположить, что существовала определенная корреляция между отношением к Советской власти как таковой и готовностью к восприятию пропагандистских стереотипов, которые эта власть пыталась внедрить в массовое сознание.
В годы войны немногие предвидели настолько жесткую конфронтацию между СССР и Западом, названную впоследствии «холодной войной». И тем не менее предпосылки ее, не только в политике, но и в массовом сознании, при всей его противоречивости, существовали в том числе и в период действия антигитлеровской коалиции. «Враги второй очереди», по предвоенному определению Всеволода Вишневского, во второй половине 1940-х годов превращаются в главных врагов.
Александр Владимирович Голубев, кандидат исторических наук, Член Союза писателей, ведущий научный сотрудник Института Российской истории, руководитель Центра по изучению отечественной культуры.
