«ЗС» 12/2011
Олег Будницкий
«Социальная история войны еще не написана», – утверждает доктор исторических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ведущий сотрудник Института российской истории РАН Олег Будницкий нашему корреспонденту.
– Судя по вашим рассказам о войне, представления о ней широкой публики, вынесенные со школьных уроков и из многочисленных телепередач, очень далеки от действительности. До сих пор на эту тему идут горячие споры, приводятся разные, порой фантастические цифры и факты, и все это вызывает огромный интерес аудитории. Откуда берутся невероятные мифы о войне?
– Если Вы обратили внимание, мои (точнее, наши – моим постоянным собеседником выступает ведущий передачи «Не так!..» Сергей Бунтман) передачи о войне посвящены преимущественно людям на войне, а не истории сражений или военной техники. В этом отношении, на мой взгляд, военные историки сделали очень многое, детально проанализировав ход сражений, историю технического перевооружения Красной армии, да и многие политические и дипломатические аспекты истории войны изучены достаточно неплохо. Конечно, предстоит еще многое сделать (как, впрочем, и в любой области исторической науки), но есть на что опираться. Причины сохраняющегося огромного интереса к истории войны понятны: победа в войне осталась едва ли не единственной бесспорной ценностью, объединяющей общество; с другой стороны, в 1960–1980-е годы победа в войне активно использовалась советской властью для собственной легитимации. Дескать, все тяготы и лишения, связанные с ускоренной индустриализацией, коллективизацией, голодом, репрессиями были оправданы – «зато» мы выиграли войну. Была сконструирована столь же удобная для власти, сколь и далекая от действительности история войны. История войны была вырвана из контекста истории страны. 22 июня 1941 года история страны началась как будто с чистого листа. Сказал вождь «братья и сестры» – и будто в самом деле все стали братьями и сестрами и бросились защищать советскую власть. Так не бывает. Люди, кстати, чувствуют, что в истории войны, которой посвящены тысячи работ, что-то важное недосказано, недоизучено, недопонято. В начале ХХI века на вопросы социологов 78 % опрошенных ответили, что считают победу в войне важнейшим событием, определившим историю страны в ХХ веке, у 87 % победа в войне вызывала наибольшую гордость, и в то же время 68 % опрошенных полагали, что мы «не знаем всей правды о Великой Отечественной войне». В наименьшей степени, на мой взгляд, мы знаем историю общества во время войны, историю повседневной жизни, историю людей. Столько говоря о народном характере войны, мы на самом деле создали историю «богов и героев», а не историю народа на войне и во время войны. И хотя в этом отношении кое-что делается в последнее время, но это лишь первые шаги. Социальная история войны еще не написана.
– Она принципиально изменит наши представления о войне, о роли Сталина в катастрофе начала войны?
– В каком смысле «принципиально»? Ход военных операций, итоги войны, разумеется, она пересмотреть не заставит. Она позволяет увидеть, позволяет понять мотивы и способы действий разных людей, слоев, групп на всех этапах войны. В этом и есть ее научный и человеческий смысл.
Честно говоря, мне надоели бесконечные разговоры о Сталине. Эти споры напоминают хождение по кругу. Отношение к Сталину – если мы говорим о современном обществе, – вопрос скорее не анализа или знания, а убеждений. Вы недавно напечатали письмо Эрнста Генри Илье Эренбургу*. Письмо написано почти полвека назад, мы знаем теперь гораздо больше, чем изложено в сенсационном для своего времени письме Генри. Это письмо – факт истории советского общества; оно, несомненно, сыграло определенную роль в десталинизации общества, но ограничиваться аргументами Генри сейчас было бы странно. В то же время эта публикация показательна. Мы как будто опять вступаем в ту же воду.
– Но, я думаю, не устарел общий смысл письма: его резкая направленность против возвеличивания Сталина, благодаря которому мы якобы выиграли войну.
– На мой взгляд, републикация письма Генри – это лишь напоминание о попытках изжить сталинизм в 1960-е годы. Оселком здесь является вопрос о репрессиях в армии.
Современные сталинисты оправдывают действия «эффективного менеджера», говорят о бездарности уничтоженных военачальников, о том, что их взгляды на военное дело безнадежно устарели, а репрессии освободили их места для новых, молодых, талантливых командиров, которым и предстояло выиграть войну. Давайте попробуем (что не слишком легко) отложить моральные критерии и постараемся рассуждать сугубо прагматически. Разумеется, репрессированные военачальники были разными. Вероятно, среди них были и не слишком способные, и не очень образованные. Вот только каким образом это можно установить? Ведь это не компьютерная игра, где можно разыграть историю заново. Мы можем судить только по аналогии. Когда в ходе советско-финской войны выяснилось, что Красная армия находится в весьма плачевном состоянии, в армию вернули многих уволенных и репрессированных военачальников. Среди них был комдив К. К. Рокоссовский, которому во время допроса выбили зубы, сломали ребра, выводили на расстрел, чтобы получить нужные показания. Надо ли напоминать, что он стал одним из самых выдающихся полководцев Великой Отечественной войны, маршалом Советского Союза?
Комбриг А. В. Горбатов – арестован, перенес пытки, побои. К счастью, не умер, был отправлен в лагерь на Колыму, затем освобожден, возвращен в армию, прошел всю войну, закончил ее генерал-полковником, командующим армией, и именно его войска встретились в 1945 году с американцами на Эльбе. Затем был комендантом Берлина. А вполне мог превратиться в «лагерную пыль».
Сколько таких рокоссовских и горбатовых было среди расстрелянных? Мертвых не воскресить. Мы этого никогда не узнаем.
Разговоры о том, что репрессии расчистили путь молодым и талантливым, устранили «затор» из командиров эпохи Гражданской войны не только аморальны – они нелепы и не отражают исторических реалий. Все знают имена маршалов победы, но мало кто помнит имена генералов поражения. Процитирую записку маршала Жукова о командных кадрах, адресованную начальнику Главного управления кадров Наркомата обороны Ф. И. Голикову – обратите внимание на дату! – 22 августа 1944 года:
«Мы не имели заранее подобранных и хорошо обученных командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями. Во главе фронтов встали люди, которые проваливали одно дело за другим (Павлов, Кузнецов, Попов, Буденный, Черевиченко, Тюленев, Рябышев, Тимошенко и др.). Людей знали плохо. Наркомат обороны в мирное время не только не готовил кандидатов, но даже не готовил командующих – командовать фронтами и армиями. Еще хуже обстояло дело с командирами дивизий, бригад и полков. На дивизии, бригады и полки, особенно второочередные, ставились не соответствующие своему делу командиры».
Каждому из нас известны последствия командования этих людей и что пережила наша Родина, вверив свою судьбу в руки таких командиров и командующих». («Источник», 1996. – №2. – С. 137 – 138.) К перечисленным добавлю имена командующих фронтами генералов И. А. Богданова, Д. Т. Козлова, Н. Е. Чибисова. Вот кто на самом деле пришел на смену репрессированным. Всего же за первые 14 месяцев войны на должностях командующих фронтами побывали 36 человек. Только на Западном фронте за четыре месяца войны сменились семь командующих. А уж потом война расставила всех на свои места.
Поймите меня правильно – я не хочу бросить камень в военачальников первых месяцев войны. Они оказались в исключительно трудных условиях. Я лишь хочу показать, что идеи неосталинистов о благотворном влиянии репрессий на качество командования Красной армии не только аморальны – они ошибочны.
Одной из излюбленных мишеней современных сталинистов стал маршал Тухачевский. Он-де и авантюрист, и неуч. Мне пришлось участвовать в телевизионной передаче, в которой один «теледеятель» рассуждал, что маршал-то академию не заканчивал. Всего лишь военное училище. Для меня в данном случае важнее мнение еще одного «недоучки», также не получившего академического образования. По его мнению, Тухачевский – это «гигант военной мысли, звезда первой величины в плеяде выдающихся военачальников Красной Армии». Это цитата из воспоминаний маршала Жукова.
Чрезвычайно высоко ценил маршал победы командующего белорусским военным округом И. П. Уборевича, под началом которого служил. Еще раз процитирую Жукова: «Мне пришлось неоднократно участвовать в окружных маневрах. Но особо ценный оперативно-тактический опыт я получил, участвуя в больших окружных маневрах… оглядываясь назад, я должен все же сказать, что лучшим командующим округом был командарм I ранга И. П. Уборевич. Никто из командующих не дал так много в оперативно-тактической подготовке командирам и штабам соединений, как И. П. Уборевич и штаб округа под его руководством».
После ареста Уборевича командующим округом был назначен командарм I ранга И. П. Белов, по словам Жукова, «хорошо разбиравшийся в оперативных вопросах». Начальником штаба стал А. М. Перемытов, а членом Военного совета – армейский комиссар А. И. Мезис.
Все – расстреляны. Такая вот подготовка к войне.
Добавлю и еще одно немаловажное обстоятельство – Уборевич, Белов, многие другие командиры Красной армии в период советско-германского сотрудничества в 1920–1930-е годы бывали в Германии, слушали лекции в германских военно-учебных заведениях, участвовали в качестве наблюдателей в маневрах. Они хорошо представляли себе будущего противника. Почти все стажеры, за исключением, кажется, генерала (будущего маршала) К. А. Мерецкова, были расстреляны. Как же – бывали за границей, значит, шпионы.
Да и тот чудом уцелел. Был арестован 24 июня 1941 года, подвергся зверским избиениям, подписал признания в чудовищных преступлениях. 8 сентября освобожден и назначен командующим фронтом! Его переодели прямо в тюрьме в новую форму и в тот же день привезли к Сталину. Вождь сочувственно заметил, что Мерецков плохо выглядит, и справился о здоровье.
По представлениям некоторых наивных людей, режим коренным образом изменился в годы войны. Власть на самом деле испугалась. Реакция Сталина и tutti quanti на начало войны была предсказуемой: усиление репрессий, очередная «зачистка» страны. Хорошо известно, что в западных областях СССР были произведены массовые расстрелы заключенных. Так, из тюрем Львовской области «убыло по 1-й категории 2464 человека», из тюрем Станиславской области – 1000 человек, из тюрьмы г. Тернополя – 500 человек. Напомню, что на чекистском жаргоне «убыть по 1-й категории» означало быть расстрелянным. Можно было бы подумать, что это явление исключительное, характерное только для западных, недавно присоединенных областей, да еще в условиях стремительно наступающей германской армии.
Однако волна превентивных репрессий прокатилась по всей стране, обрушившись на «подозрительных» в районах за тысячи километров от театра боевых действий. В Кировской области, население которой составляло чуть более 2 миллионов 200 тысяч человек, в первые дни войны было расстреляно около тысячи «потенциально опасных» граждан: от воров-рецидивистов до участников «православно-монархического подполья» (обратите внимание на эту формулировку; пройдет немного времени и власть начнет заигрывать с церковью). Летом 1941 года судами области выносилось от 12 до 17 смертных приговоров в сутки. И далее в 1941–1942 годах расстрелы «предателей, паникеров, членовредителей» были систематическими, сопоставимыми по масштабам с репрессиями 1937 года… Людей уничтожали не за конкретную вину, а в «превентивном порядке».
– Значит, вы согласны с тем, что сталинские репрессии, в совокупности с другими его же «удачными» военными решениями, предопределили крах начала войны?
– Это один из факторов. Однако были и более, я бы сказал, глубокие причины неудач Красной армии.
– Что вы считаете главным?
– Состояние страны в целом, состояние общества к началу войны. При всех достижениях в области промышленности (я не обсуждаю здесь цену этих достижений), попытках осуществить «культурную революцию» СССР оставалась бедной и малообразованной страной, большинство населения которой по-прежнему составляли крестьяне. Их накануне войны было вдвое больше, чем горожан: 114 против 56 миллионов согласно переписи 1939 года. Это во многом предопределило и уровень подготовки армии, и отношение к войне.
– Положим, Суворов побеждал с полностью крестьянской армией.
– С тех пор техническая оснащенность армии, как и требования к общему образованию и подготовке солдат и офицеров, существенно изменились. Это немцы хорошо понимали: еще в 1866 году, когда Пруссия победила Австрию, прусский профессор Оскар Пешель заметил, что народное образование играет решающую роль в войне. Это ему принадлежат слова, которые часто приписывают Бисмарку, о том, что войну выиграл прусский учитель. Слова эти не утратили своей справедливости и 75 лет спустя.
– Мы это тоже понимали: культурная революция, массовая борьба с безграмотностью…
– Следует все-таки различать лозунги и реальность. Накануне войны по официальной статистике пятая часть взрослого населения оставалась неграмотной. Правда, уровень неграмотности среди населения в возрасте 9 – 49 лет был ниже – около 11 %. Однако критерии грамотности, которыми руководствовались переписчики, были своеобразными: умение читать по слогам и подписать свою фамилию на родном или русском языке.
Если посмотреть на формальное образование, то картина была также не слишком радужной: на 1000 человек приходилось 6,4 человека с высшим образованием и 77,8 со средним, причем в число лиц со средним образованием включались и имевшие неполное среднее образование (7 классов).
Не удивительно, что и уровень образования командиров был невысок, особенно учитывая стремительный рост численности Красной армии. На 1 января 1930-го года в Вооруженных силах СССР служило около 700 тысяч человек, на 1 января 1937-го года – 1 миллион 687 тысяч, через 2 года уже 1 миллион 943 тысячи, на 1 января 1940-го года – 2 миллиона 100 тысяч. Через год – 4 миллиона 207 тысяч. За полгода до 22 июня армия выросла ещё более чем на миллион человек. Теперь прикиньте, сколько нужно командиров, чтобы этой армией руководить. И какая нужна инфраструктура, чтобы армия могла нормально воевать. И это понимали, разумеется.
К июню 1940-го у нас действовало 19 военных академий, 10 военных факультетов в гражданских вузах, 7 высших военно-морских училищ, более чем 2 сотни военных училищ, включая морские и авиационные, обеспечивающие среднее образование. Учились в них в первой половине 1940-го более 300 тысяч человек. И все-таки командиров, получивших более или менее нормальное военное образование, катастрофически не хватало. На 1 января 1941 года высшее и среднее военное образование имели соответственно 7 и 56 процентов командно-начальствующего состава.
Это была запрограммированная катастрофа. Вдобавок полученное образование далеко не всегда было качественным: не хватало квалифицированных преподавателей. Это было следствием как роста численности военно-учебных заведений, так и репрессий – не только 1937–1938 годов, но и рубежа 1920–1930-х, когда из армии «вычищали» военспецов. Потери среди командного состава в годы войны были чудовищными: погибли, умерли от ран и болезней, пропали без вести или попали в плен 35 % общего числа офицеров, служивших в Вооруженных силах СССР. В абсолютных цифрах – 1 миллион 23 тысячи 100 человек.
Сказывалась нехватка квалифицированных кадров и в военной промышленности, и чем сложнее была боевая техника, тем выше был уровень аварийности. Особенно в авиации. Сказывалась и ускоренная подготовка летчиков. За первый квартал 1941 года в ВВС РККА из-за катастроф и аварий погиб 141 человек и было разбито 138 самолетов. В среднем разбивалось 1,5 самолета в день. Выводы были сделаны традиционные: арестовали часть руководителей советской авиации и военной промышленности, большинство из них было расстреляно уже во время войны.
Однако аварийность в авиации продолжала нарастать и после этого.
В конце войны дело обстояло не лучше, чем накануне ее. Всего же за годы войны советская авиация потеряла более 88 тысяч самолетов, причем свыше 43 тысяч самолетов приходится на боевые потери; еще 45 тысяч боевых машин погибло в результате аварий и других чрезвычайных происшествий, было списано за непригодностью и так далее.
Следует иметь в виду и еще одно обстоятельство: война стала Отечественной для всех далеко не сразу. Впервые войну назвал отечественной В. М. Молотов в выступлении по радио 22 июня 1941 года. Но с самого начала своей, отечественной война стала лишь для части горожан, прежде всего новой интеллигенции, для людей, выросших при советской власти, всем, – или многим – ей обязанных. Мы, кстати, и знаем-то историю войны по воспоминаниям преимущественно городских и образованных людей. Кто шел в добровольцы? Зайдите в любой московский вуз «с историей» – там обязательно есть памятные доски с именами погибших на фронте, пошедших воевать, как правило, добровольно.
Настроения же в деревне были очень разными, противоречивыми были они и в различных частях Советского Союза, особенно во вновь приобретенных в 1939–1940 годах. Коллективизация, ограбление деревни, голод, высылки – все это не могло не сказаться на отношении к войне. По сводкам НКВД, еще в начале 1930-х годов одним из самых распространенных слухов в деревне был слух о том, что вот придут иностранцы и распустят колхозы. Многие городские интеллигенты, работавшие, скажем, на рытье окопов в сельской местности или сталкивавшиеся с крестьянами при других обстоятельствах, с удивлением и ужасом прислушивались к разговорам, что, может, при немцах и не так плохо будет, что, может, распустят колхозы.
В октябре 1941-го, выбираясь из вяземского «котла», капитан (будущий генерал) Илларион Толконюк был неприятно удивлен тем, что крестьяне «бойцов Красной Армии… называли «ваши», а немцев – «они». Да и вообще сельское население Смоленщины и Подмосковья оказалось неприветливым и совсем не напоминало «гостеприимных советских людей». Автор рецензии на книгу воспоминаний Толконюка кандидат исторических наук Андрей Смирнов справедливо замечает: «О противнике русские солдаты говорили «он» еще в XIX веке, но чтобы русский крестьянин считал армию государства, в котором живет, чужой – до такого могла довести только власть Советов» («Родина», 2008. – № 5. – С. 31).
Два года спустя сержант Борис Комский вместе с командой выздоравливающих шел пешком из госпиталя по Орловщине и Брянщине к месту назначения. 2 октября 1943 года в Турищеве он записал в дневнике: «Люди злые, и немцев, и солдат… на каждом шагу змеями называют». Почти как в Гражданскую войну: что красные, что белые… Впрочем, змеями они называли и друг друга.
Через три дня в городе Локоть Комский делает еще более поразительную запись: «С охотой шли на партизан орловские мужички. Немцы им доверяли оружие и даже не сомневались в их верности. За «карателями» ехали их жены и грабили партизанское добро. Над семьями партизан жестоко издевались. Отвратительный народ. Многие и теперь смотрят на нас враждебно. Партизаны ненавидят их, как врагов».
Сержант Комский, видимо, не подозревал, что Локоть был столицей «Локотской республики», центра коллаборационизма.
Бытовали и патриархальные настроения, восходящие едва ли не к средневековой психологии. Московский инженер Марк Шумелишский, ушедший добровольцем в армию, оставил заметки о крестьянском равнодушии к войне, нежелании воевать, сделанные им в 1942 году:
«Индивидуалистическая, мелкособственническая крестьянская идеология. У меня есть кусок земли, скотина, я могу прокормить себя и семью, а остальное все к черту! Война? Я ее не затевал и свою голову за кого-то класть не хочу. Немец? Он ко мне не придет, слишком далеко, и мне его бояться не следует. Меня взяли в армию, оторвали от дома, обучат и повезут туда, где смерть сильнее жизни, откуда живым я не вернусь. Так лучше сразу кончить с жизнью, не мучиться».
Это запись, сделанная под впечатление разговора с одним из сослуживцев. На слова Шумелишского о том, что если так рассуждать, то Гитлер придет в Кайский район Кировской области, откуда был родом его собеседник, быстрее, чем тот туда доедет, последовал ответ:
– Нет, наша деревня далеко, там только лес. Что Гитлеру там брать? Он и не придет.
Вот еще одна любопытная запись в дневнике Бориса Комского, этом кладезе «нефильтрованной» информации. Это все тот же октябрь 1943 года: «Странное дело: немцы не перестают болтать о жидо-большевиках, а бабы немцев называют немыми жидами». Сочетание на первый взгляд кажется нелепым, но это на первый взгляд. Налицо еще одно свидетельство архаического мышления и соответственно языка сельских обитателей Центральной России. Это – из глубины веков. Ведь смысл русского слова «немец» – человек, говорящий неясно, непонятно, как бы немой. Сочетание ненависти к немцам с идущим еще из русского Средневековья традиционным антииудаизмом (понятие антисемитизм появляется гораздо позднее) и породило удивительный на первый взгляд словесный гибрид, приведенный в дневнике сержанта Комского.
Я бы не хотел, чтобы мои рассуждения были неверно истолкованы или абсолютизированы. В конечном счете, основную тяжесть войны вынесли на себе именно русские крестьяне, составившие костяк Красной армии. Однако потребовалось время и некоторый опыт войны, в особенности оккупационного режима, чтобы крестьяне поняли: они воюют не только за советскую власть, они воюют за себя, за свои семьи, за свою землю. И на исходе войны, по словам майора, поэта Бориса Слуцкого, «русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех».
– Когда же произошел перелом в настроении россиян?
– Давайте не будем обобщать. Значительная часть россиян рвалась на фронт с первых дней войны, для них советская власть была своей, родной. Надо, однако, отчетливо себе представлять, что для немалого числа людей эта власть была олицетворением зла, и защищать ее они не больно хотели. Перелом произошел, когда нацисты показали себя во всей красе. Когда стало ясно, что речь идет о самом существовании России, о физическом существовании их самих, о самоуважении, наконец. Очень точно ощущения многих людей, вовсе не симпатизировавших советской власти, сформулировал поэт Николай Глазков:
«Господи! Вступися за Советы,
Сохрани страну от высших рас,
Потому что все твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас».
– И поэтому мы все-таки победили?
– Знаете, мы обсуждали только некоторые аспекты истории войны.
Не будем забывать, что наряду с психологией, морально-политическим состоянием армии и общества существуют экономические, демографические, географические факторы.
На сей раз «прусский учитель» войну не выиграл. И причина этого была не только в том, что «наше дело правое». Мало ли «правых» проигрывали свои войны. СССР имел, по счастью, наряду с объективными слабостями, более чем серьезные преимущества – преимущество в людских и природных ресурсах, колоссальную территорию, мощную военную промышленность, поддержку наиболее развитых держав эпохи – США и Британской империи.
Правда, эти объективные преимущества надо было еще реализовать.
И сделали это люди, народ, история которого во время Великой Отечественной войны изучена далеко не исчерпывающе.
* (см. «З–С», 2011, № 6)
