ЗС 05-06/2010
Нина Королева
Из книги воспоминаний и литературоведческих эссе «Встречи в пути»
Что я знаю о своем отце, Ошкадерове Валериане Ивановиче, на войне? Мне было тогда семь — восемь лет. После смерти мамы в 2001 году я нашла в ее бумагах пятнадцать открыток и писем отца с острова Осмуссаар за 1941 год. Первая открытка датирована 3 августа, последнее письмо — 24 ноября.
Об отце, враче-герое Валериане Ивановиче Ошкадерове, написано в нескольких книгах.
В моем детском дневнике 28 октября 1948 года сделана выписка из книги А. Коровина «Записки военного хирурга»: «Хирургом на Осмуссааре был молодой врач Ашкадаров (так! — Н. К.). 2 декабря корабль с последним эшелоном гангутцев шел по заливу. Ночью он подорвался на минах. На борту появились раненые. Ашкадаров тотчас же развернул операционную и, сохраняя изумительное спокойствие духа, приступил к хирургической работе. Погас электрический свет. Вода с нарастающим шумом заполняла отсек за отсеком. Тральщики с трудом подходили к погибающему судну и забирали с него людей. Ашкадаров продолжал работать при тусклом мерцании свечей. Оперированных раненых он отправлял на верхнюю палубу, откуда их переносили на тральщики. Так прошли два или три часа, пока корабль держался на поверхности моря. Ашкадаров не сделал ни малейшей попытки к спасению собственной жизни и ни разу не вышел из операционной. Он останавливал кровотечения, шинировал переломы, перевязывал раны до тех пор, пока море не поглотило его вместе с последним матросом, лежавшим на операционном столе».
Об отце помнят те, кто был рядом с ним на острове Осмуссаар в июне — ноябре 1941 и на корабле ВТ-508 «Иосиф Сталин» в первых числах декабря 1941 года.
Об отце мне рассказывали на собраниях защитников полуострова Ханко в Ленинградском Доме офицеров моряки, врачи и солдаты, которые были на этом корабле. Это было в начале 1970-х годов.
Позже о героической обороне острова Осмуссаар и полуострова Ханко — о Гангуте и гангутцах — будет написано много книг. Недавно из Санкт-Петербурга мне прислали воспоминания бывшие защитники Ханко, которые эвакуировались на корабле «Иосиф Сталин». Один из очевидцев и участников тех событий уже в наши дни добился правды об обстоятельствах трагической судьбы этого корабля, долгое время остававшейся «тайной» Балтийского флота.
Отцовскую медаль с надписью «Гангут 1941 г.» и удостоверение к ней за № 395 от 5 марта 1968 г. — «Ошкадерову В. И» — вручили мне. Я ее храню вместе с письмами отца.
В 1973—1975 годах я написала поэму «Мой отец». В основном, по устным рассказам сослуживцев и друзей моего отца, и очевидцев тех событий. Опубликовать поэму, законченную в 1975 году, мне удалось только в 1993-м. В ней много неточностей, но исправлять поэму я не буду. Попробую собрать воедино то, что касается жизни моего отца на Осмуссааре, выстроить в хронологической последовательности рассказы об этом героическом острове, воспоминания очевидцев и документы о трагической судьбе корабля «Иосиф Сталин».
Отец оказался на Осмуссааре вскоре после 22 июня 1941 года. До войны он служил врачом на линкоре «Октябрьская революция», в 1938 году, после ареста брата Ивана в Иркутске, работавшего там начальником Нарздрава, был списан с корабля и работал врачом в Демянске. 22 июня 1941 года он ехал из Демянска в Ленинград с докладом на конференцию в Первый мединститут, где числился ординатором профессора Шаака. Но началась война, и на следующий день в нашем доме уже лежала повестка для отца явиться в военкомат. Он был призван во флот.
Что же такое был остров Осмуссаар? Задолго до июня 1941 года этот эстонский остров стал важной частью линии обороны на подступах к Ленинграду со стороны Финского залива, вместе с укрепленными полуостровом Ханко и Моонзундскими островами.
Осмуссаар (прежнее название Оденсхольм) находился в двенадцати километрах к северо-западу от побережья Эстонии и был передан Советскому Союзу Эстонией в начале 1940 года. Стратегическое положение острова было чрезвычайно удобным, и уже с лета того же 1940 года началось его преобразование.
Еще раньше, чем Осмуссаар, начали укреплять полуостров Ханко и несколько островов Моонзундского архипелага. Одновременно ставились мины в водах Финского залива — от Осмуссаара и Ханко до Таллина и Кронштадта. После начала войны мины здесь же ставили немцы, окончательно превращая залив в непроходимый для кораблей и подводных лодок «суп с клецками», как называли его моряки. Писатель Евгений Войскунский рассказывал: «После войны дотошные историки по документам подсчитали, что на Балтике за четыре года было выставлено 62 958 мин — не больше и не меньше. В их числе 16 тысяч поставили наши минзаги — минные заградители — в устье Финского залива. Остальные 47 тысяч мин посеяли германский и финский флоты, намереваясь перекрыть фарватеры, коих в мелководном заливе было немного. Огромные шары якорных мин с рожками взрывателей, начиненные тремястами килограммов тротила (их называли «рогатой смертью») покачивались под водой, на углублении 1,5—2 метра, поджидая свои жертвы. (Среди них были и мои мины /…/)».
Остров Осмуссаар представлял собой наклонную плоскую скалу из известняка, покрытую галькой, местами густо заросшую вереском и можжевельником. На материке были эстонские, затем немецкие батареи, нацеленные на Осмуссаар, в ясную погоду остров просматривался насквозь.
Географическое положение острова таково, что батареи даже среднего калибра могли простреливать с него и вход в залив, и берег Эстонии, захваченный немцами, и могли потопить любые корабли врага. На острове должны были укрыться в скалистый грунт три батареи: 130- и 180-миллиметрового калибра и совершенно новая, сверхмощная 406-миллиметровая, которая только еще проходила государственные испытания и не имела себе равных в мире. Для установки этих батарей надо было вырубить в скале 12-метровые котлованы, при этом не демаскируя работ, убрать из этих котлованов свыше 30 тысяч кубометров скального грунта, беспрерывно откачивать затоплявшую котлованы воду. В скале, под тяжелыми железобетонными перекрытиями, надо было смонтировать собственную электростанцию, машинный зал, компрессорную, отделения водоснабжения и вентиляционное, хранилища для запасных частей и прочее, и прочее. Несколько подземных этажей предназначались для размещения гарнизона, медицинского пункта, душевых. Медицинский пункт — позже это будет место работы моего отца.
К 22 июня работа на Осмуссааре еще не была окончена, — по плану скрытые в скале батареи должны были быть введены в строй только к концу 1941 года. Первые налеты фашистских самолетов, начавшиеся в первый же день войны, могла отражать только одна зенитная батарея, которая стояла на временных открытых позициях и ничем не была защищена от огня врага.
Все строительство на острове, начиная с июня 1941 года, происходило уже в присутствии и при участии отца. Строители и будущие расчеты работали день и ночь, и 1 сентября первая 180-миллиметровая батарея встала на боевую вахту. В эти же дни, в первых числах сентября, немцы предприняли первую попытку захвата острова, чтобы в Финский залив смогла прорваться эскадра немецко-фашистского флота, идущая на помощь немецким сухопутным войскам, остановленным под Ленинградом. Первая попытка оказалась неудачной, как и все последующие, — штурм острова продолжался 164 дня, почти полгода. Все, кто пишет о героических действиях артиллеристов острова Осмуссаар, говорят о двух его батареях — 130- и 180-миллиметровых. О сверхмощной 406-миллиметровой не пишут. Видимо, она так и не была установлена на острове.
Вот как отразились события августа — начала сентября в сохранившихся у нас открытках, посланных отцом в деревню Поповка Ярославской области, где жили в эвакуации мы — трое детей с бабушкой, его тещей Прасковьей Федосеевной Морозовой.
Открытка с почтовым штампом 3.8.41:
«Дорогие детки Ниночка, Леночка и Витенька и дорогая Прасковья Федосеевна!
Как вы там живете и здоровы ли все? Я жив и здоров. Пишите мне почаще. Мне здесь хорошо, но очень скучно без вас…»
Очевидно, боевые действия на Осмуссааре еще не начались, — почтовый штемпель 3 августа говорит лишь о том, что письмо написано до этого числа.
Следующая открытка — с почтовым штампом 17.8.41
«Дорогие Витенька, Леночка, Ниночка и Прасковья Федосеевна!
Очень хочу получить от вас письма и знать, здоровы ли вы все.
Скучаю по моим дорогим деткам и очень хочу скорей всех вас видеть.
…6 авг. 1941 г. Папа…».
И 6 августа на Осмуссааре еще было тихо. А вот следующая открытка уже иная. Она написана 10 сентября 1941 года, почтовый штамп на ней: «17.9.41. Морская почта № 1108»; очевидно, не сразу письмо удалось отправить, потому что немало событий произошло на острове в эти семь сентябрьских дней!
«10 / 1Х. 41. Дорогие детки, Прасковья Федосеевна, и если там же, то и Клавушенька!
Жив, здоров и пока невредим. Чувствую себя прекрасно. Настроение бодрое. Живу там же, откуда писал и прежде, но теперь на границе с врагом. Работы по специальности стало больше. Чувствую себя полезным Родине и защитникам ее…».
Это очень важное число в боевой жизни Осмуссаара — 10 сентября.
В письмах семье отец мог только обозначить события словами «работаю много», «работы по специальности стало больше». Его специальность — хирургия, оперировать пришлось больше, поймите, что речь идет о раненых… И что сам он «пока невредим», и что враг теперь рядом. В этот же день, 10 сентября, отец написал еще несколько открыток и длинное письмо матери, — по нашим ленинградским адресам. Одна открытка, отправленная 17 сентября по адресу брата Василия, была в Ленинграде уже 21-го, вторая послана по нашему ленинградскому адресу.
«Дорогая Клавушенька!
Сегодня 10/ 1Х. 41 г. Я жив, здоров и целехонек. Теперь и у нас немирная обстановка, и мы соседи с врагом…»
Приписка сбоку: «Работы прибавилось. Чувствую себя нужным Родине и ее защитникам. Аттестат вышлю, получив от тебя ответ»
Четыре почти одинаковых послания, что свидетельствует и о потрясении, и о желании, чтобы дошло хотя бы одно.
И о неизвестности, где жена, которой необходимо сообщить, что он «пока невредим». Пока жив! Чтобы не волновалась, когда узнает о страшных событиях на Осмуссааре! В этот день было написано и еще одно письмо.
«Дорогая Клавушенька!
Сегодня 10-ое сентября 1941 года. \…\
Правду надо сказать, что обстановка последнее время резко изменилась, но это даже интересней: по крайней мере теперь и я знаю, что такое война. Я живу там же, откуда ты получала от меня письма и раньше, но немцы теперь очень близко возле нас, будучи отделены от нас святой водичкой, к счастью холодной и не особо приветливой для них и не располагающей по сезону их к купанью. А в водичке есть много мин, и это не располагает немцев кататься на лодочках у нашего берега.
Будем отстаивать нашу Родину, нашу водичку и нашу землицу до последней капли крови и даже умрем здесь, но в плен не сдадимся: такова воля и такое решение нашей части. Будучи оторваны от своих и находясь по соседству с врагом, мы полны решимости биться и уничтожать врага! Мы уверены, что победа за нами, что уже недалек час бегства от нас мерзавцев фашистов! Победим!
Последнее время работы мне прибавилось, и я с радостью ощущаю свою здесь полезность пребывания. Вот и все о себе.\…\»
Удивительное письмо! Так что же было с защитниками Осмуссаара в первых числах сентября? Вернемся немного назад, к первым дням войны.
Первое, что меня поразило в воспоминаниях защитников Осмуссаара и Ханко — это твердое их утверждение, что подготовка к войне с Германием на Балтийском море началась задолго до июня 1941 года, хотя и не была завершена к 22-му числу. Вот рассказ Самуила Владимировича Тиркельтауба, призванного студентом в армию. Он оказался на Ханко сразу после окончания Финской войны, весной 1940 года.
«… второго мая \…\ нас посадили в Ораниенбауме на корабль и с помощью ледокола — в эшелоне было три корабля, — отправили на Ханко».
Итак, май 1940 года, больше чем за год до начала Великой отечественной войны. С.В. Тиркельтауб рассказывает: «На Ханко я служил \…\с первого до последнего дня существования базы Ханко. Я эвакуировался в самом последнем эшелоне». Последний эшелон — это тот, в котором на корабле «Иосиф Сталин» Тиркельтауб оказался вместе с моим отцом.
«Война на Ханко началась очень необычно. Во-первых, еще 1 июня 1941 года на Ханко приехал командующий Ленинградским военным округом Мерецков, и собрал совещание командиров…Двадцатого утром приехала полевая кухня, старшина нас покормил, и впервые раздал боевой комплект, патроны и гранаты, чего никогда раньше не делалось. Так мы**** просидели 20 и 21 июня. В ночь на 22-е, где-то вскоре после полуночи, весь полуостров был поднят по тревоге, завыли сирены, все части пошли на оборонительные позиции. \…\ Но никаких военных действий не было. Примерно в 5 часов утра пришел начальник штаба и говорит: «Ребята, война».
Мы вышли на рубеж обороны за три дня до начала войны, так что все разговорчики о том, что это было неожиданно, можно взять под очень большое сомнение».
Вот еще один рассказ — Евгения Львовича Войскунского, призванного в армию осенью 1940 года, студента-первокурсника, ставшего на Ханко военным корреспондентом:
«Полуостров Ханко на юго-западе Финляндии на карте выглядел сапожком, обсыпанным, как крупой, точками мелких островов. Он нависал над входом в Финский залив — это была стратегически важная позиция на морских подступах к Ленинграду. Теперь здесь, в тихом дачном уголке, покинутом финским населением, строилась военно-морская база Балтийского флота. Среди прибрежных скал, на островах, ставили артиллерийские батареи. Укрепляли сухопутную границу, проходившую по узкому перешейку — его называли Петровской просекой.
Петровская просека… Ну конечно, могли бы и раньше догадаться: да это же Гангут! Тот, у берегов которого двести с лишним лет назад молодой флот России разгромил шведскую эскадру/…/
Ханко, Ганге-удд, Гангут. Вот куда нас занесло…
По стратегической идее, эти пушки плюс тяжелые орудия, устанавливаемые на острове Осмуссаар близ эстонского побережья, должны были наглухо перекрывать вход в Финский залив. В западной части залива создавалась сильная минно-артиллерийская позиция».
В этой же рукописи — рассказ о строительстве укреплений и начале войны на острове Осмуссаар. Страна готовилась к войне, которая, по всеобщему убеждению, должна была начаться не раньше конца 1941, или скорее — весной 1942 года, так как немцы не любят «зимних» кампаний… Вход врагу на нашу землю, по стратегии верховного командования, был с севера наглухо закрыт батареями Ханко, Моонзундских островов и острова Осмуссаара. Стратегия оказалась ошибочной, нападение врага произошло раньше и было слишком мощным и стремительным, но мнение о полной неготовности нашей страны к войне и о слепой вере Сталина в пакт Молотова — Риббентропа — также неверно.
Итак, начало сентября 1941 года.
6 сентября немцы попытались высадить на Осмуссаар десант: остров казался незащищенным, дело — нетрудным.
«Два десятка катеров с десантниками шли к Осмуссаару — и тут заговорили его батареи. Били прямой наводкой, часть катеров потопили, часть повредили и заставили поворотить, да еще нанесли удар по огневым позициям противника на побережье», — писал Войскунский по рассказам очевидцев.
В книге «Флаг над Осмуссааром» (Таллин, 1980) полковника в отставке Ф.С. Митрофанова, непосредственного участника событий, о 6 сентября 1941 года говорится более подробно. После команды «Отбой!» обнаружили, что обстрел немцев разрушил на острове все наземные постройки, — казармы, палаточный городок, лазарет. Тогда было принято решение перенести лазарет в подземные блоки. Вот о чем говорил в своих письмах от 10 сентября отец, — не словами, а умолчаниями, между строк…
Митрофанов рассказывает: «Клещенко приказал мне подготовить для размещения раненых пустовавшие запасные снарядные погреба, а для операционной и медицинского персонала хирургического отделения отдать помещение фельдшерского пункта, хозяйственные помещения и два кубрика старшин. Клещенко особо подчеркнул, что все это «хозяйство» надо немедленно передать начальнику хирургического отделения».
Гарнизон острова, с самого начала войны оказавшийся в глубоком тылу врага, как уже было сказано, 164 дня вел неравный бой с немцами, отражал морские десанты, уничтожал вражеские суда, не пропуская их к Ленинграду. Особенно возросла роль Осмуссара после падения Таллина, оставленного нашими войсками в ночь с 27 на 28 августа. Во время обстрелов и бомбардировок гарнизон нес потери. Самоотверженность матросов и артиллеристов Осмуссаара была беспримерной, поэтому потери были, хотя и незначительные поначалу. В 20-х числах октября на остров поступили раненые с соседних островов Сааремаа и Хийумаа. После сдачи Таллина и захвата немцами этих островов продолжали сопротивляться только Ханко и Осмуссаар. Медицинский персонал на острове был невелик, хирург один, и у операционного стола иногда приходилось проводить всю ночь. В. И. Ошкадеров оперировал раненых, выхаживала их хирургическая и палатная медсестра Надя Ивашева. Уважение к медицинским работникам со стороны гарнизона Осмуссара было абсолютным.
В середине сентября 1941 года на Осмуссаар с Ханко был назначен новый начальник — Е. К. Вержбицкий, ставший командиром 205-го отдельного артиллерийского дивизиона. О буднях острова в конце октября — начале ноября Е. К. Вержбицкий рассказывает: «В двадцатых числах октября противник довел артиллерийскую группу, которая вела огонь по Осмуссаару, до двух полков (мы засекли до девятнадцати огневых позиций, действующих одновременно). С 23 октября ежесуточно следовали один за другим по три огневых налета — утром, днем и ночью. В промежутках между ними противник вел беспокоящий огонь и обстреливал замеченные на острове мелкие цели».
Вот письмо отца:
«28 / Х 41. Дорогая Клавуша!
\…\Мысли о тебе, о детях не дают покоя. То думается, что хорошо будет, если ты эшелоном поедешь к ним, то боюсь за тебя, что дорогою с тобою что-либо случится (насилие, обстрел и т.п.), и дети совершенно могут лишиться и тебя, и меня. Ну, кому они нужны будут в случае нашей с тобой гибели? \…\
Острова Даго и Эзель после ожесточенных боев заняты немцами. Теперь начались жестокие артиллерийские перестрелки между нашим островом и немцами. Ожидаем с часу на час встречи штыковой и довольно серьезно подготовились встретить десант. А встреча будет. Умрем, но остров, единственный ключ в наших руках от Финского залива, будем удерживать до последней возможности. Мощное вооружение, электричество и неприступность гранитных берегов и начинающиеся штормы — дают нам уверенность в победе. Настроение у всех бодрое, но это не означает, что мы не учитываем серьезность момента. И как ни серьезна обстановка, как ни близка опасность, мысль о детях, которым сейчас, может быть, придется эвакуироваться дальше, леденит кровь.
Не могу без ужаса думать о том, что с ними будет в дальнейшем, с наступлением холодов, без денег, без тебя. Проклятие Гитлеру, принесшему нам столько ужасов и несчастий. Я уверен, что недалек тот час, когда его, гадину, и его холопов-людоедов мы образумим, заставим восстановить все материальные убытки и уничтожим. Это будет и будет скоро!
Как жаль, что не могу послать тебе посылки: с продуктами у нас трудно, но я достал бел/ого/ материалу детям и тебе на нижнее белье, тебе и девочкам креп-де-шину на платье и тебе фасонные туфельки № 36. Буду жив — все привезу, если предоставится возможность.\…\
Все же я верю, что я вас всех еще увижу.
Валя. 28. Х. 41».
4 ноября 1941 года генерал-адмирал Карлс, командующий военно-морской группой «Норд», направил защитникам Осмуссаара ультиматум: через 48 часов поднять на колокольне местной церквушки белый флаг, приготовить к сдаче батареи, а личному составу построиться на площади у церкви. Все это — в обмен на жизнь.
В ультиматуме отдавалось должное мужеству и героизму защитников острова и, в расчете на их неосведомленность, сообщалось о падении Ленинграда и Москвы и блокировании острова немецкими подводными лодками, которые имеют возможность полностью его уничтожить.
Ответ гарнизона на ультиматум был единодушным — отвергнуть фашистский ультиматум и, как вызов врагу, поднять над Осмуссааром красный флаг. Шили всю ночь из добротной красной шелковой материи — чего только не было в погребах запасливых артиллеристов! А поутру художник батареи Ковалев бронзовой краской нарисовал силуэт Ленина и написал лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Флаг взвился над островом ровно в 12 часов дня, одновременно все артиллерийские батареи открыли огонь по заранее намеченным целям противника и вели его пять минут, хотя и жаль было снарядов (их оставалось все меньше и меньше). После некоторого времени растерянности враги ответили мощнейшим ударом, «самым яростным с начала войны», и неистовый обстрел и бомбардировка продолжались несколько дней. Флаг продолжал развеваться над непокорным островом.
Об ультиматуме и о поднятии красного флага над Осмуссааром писал и мой отец 6 ноября 1941 г.:
«Дорогая Клавушенька!\…\Мысли о тебе, о детях. Находимся в ожидании боя: нам немец предложил сдаться в плен, а мы, НАШ ГАРНИЗОН — вывесили на дереве красный флаг.
Будем бороться до конца: я уверен, что и здесь, на небольшом островке, мы будем стойкими и удержимся. \…\Всех вас — тебя, дочурок, сына — крепко целую. Твой Валериан. 6.Х1. 41 г.»
Все, кто писал историю Осмуссаара, останавливаются еще на одном героическом дне в обороне острова — 14 ноября 1941 года. Вержбицкий:
«На рассвете 14 ноября на дальних подступах к острову был обнаружен десантный отряд противника. Я находился в то время на вышке 314-й батареи. Прижимаясь к эстонскому побережью, шли восемнадцать десантных судов противника. На траверсе Осмуссаара они маневром «все вдруг» повернули и тремя группами двинулись курсом на остров. Средняя группа держалась несколько впереди. Я распределил цели: Сырме — левая группа, Клещенко — центральная, Панову — правая. Сигнальная дистанцияи— тридцать три кабельтова от зенитной батареи. Первый залп — дивизионный.
Вот этот залп грянул. И началось!
В хлопки зенитных пушек врезался гром тяжелых башенных орудий, звонко бухали «стотридцатки». Наблюдая за действенностью огня в бинокль, я видел, как над десантными судами рвались дистанционные гранаты зенитчиков, как кучными тройными всплесками накрывала цель 90-я батарея. Огромные столбы воды обнаруживали место падения снарядов 314-й батареи. Буквально через минуту загорелось несколько десантных судов, которые превратились в щепки. Строй атакующих был разрушен, враг заметался».
Три истребителя, присланные на помощь с Гангута, обстреляли оставшиеся вражеские суда, сделали круг над островом и помахали осмуссааровцам на прощание крыльями.
Об этой победе, о которой не только писала «Правда», но и говорилось по радио, отец писал матери 24 ноября, за шесть дней до эвакуации Осмуссаара и за десять дней до своей гибели:
« Дорогая Клавуша!
\..\. Пока жив и здоров. Работы сейчас мало. На днях по радио сообщали о нашем острове, о том, что нашей артиллерией разбито 6 немецких катеров. Это правда….»
Пройдет совсем немного времени, и эта картина повторится с точностью до наоборот — тонуть будут наши моряки и солдаты, и наши катера и тральщики будут уходить прочь, слыша крики о помощи и не имея возможности спасти тонущих в ледяных волнах Балтийского моря людей…
Но это будет позже. А пока — 16 ноября — наиболее отличившихся в боях матросов и командиров принимали в Коммунистическую партию. Возможно, мой отец вступил в партию именно в этот день, — о том, что он стал коммунистом, он написал маме в одном из писем конца ноября или начала декабря 1941 года, в последнем полученном ею от него письме.
На острове экономили снаряды — и не только. Предполагая держать оборону до июня 1942 года, комендант и высшие офицеры острова снизили рацион потребления жиров, мяса и сахара почти вдвое. «В то же время офицерский состав по инициативе медперсонала отказался от дополнительного пайка какао и сгущенного молока в пользу больных и раненых» (Митрофанов). В этой «инициативе медперсонала» я узнаю твердую руку отца.
Несколько страниц книги Ф. С. Митрофанова непосредственно посвящены отцу. «Не могу обойти молчанием и благородный труд нашего медицинского персонала. Наш лазарет имел два отделения: хирургическое и инфекционное. Были еще врач-стоматолог и аптека. В хирургическом отделении трудились призванный из запаса ленинградский врач Валериан Иванович Ошкадеров и медицинская сестра — хирургическая и палатная — Надежда Ильинична Ивашева. Ошкадеров являлся опытным хирургом и спас немало человеческих жизней, особенно в период, когда наши войска оставили Хийумаа и к нам на остров прибыли раненые и больные…»
Пример одной из сложных операций, которые сделал на Осмуссааре мой отец — спасение тяжелораненого матроса-дальномерщика, единственного оставшегося в живых после разрыва немецкого снаряда на дальномерной площадке 314-й батареи. Врач О. В. Губанов, первым поднявшийся на вышку, только у одного бойца обнаружил слабые признаки жизни. Он оказал ему первую медицинскую помощь, на руках по узкому металлическому трапу спустил на землю и доставил в хирургическое отделение. «Все это он проделал под вражеским огнем, рискуя собственной жизнью. В теле героя, спасенного Губановым, оказалось семь тяжелых осколочных ранений, и все же он остался жив. После ранения он прожил еще двадцать пять лет». Жизнь герою подарили врач Губанов и оперировавший его мой отец.
Не мирно, но организованно и размеренно протекала жизнь обороняющегося героического острова до 23 ноября 1941 года. К этому времени высшее начальство сочло задачу Осмуссаара и Ханко выполненной. «О предполагаемой эвакуации личного состава с острова Осмуссаар мы узнали 23 ноября, — пишет Митрофанов. — Нам приказали подготовить к эвакуации прежде всего раненых, больных, женщин и людей, без которых можно продолжать оборону острова. В ночь с 23 на 24 ноября к острову подошла канонерская лодка «Лайне» в сопровождении двух катеров «МО» и взяла на борт первых 165 человек.
На острове остались только боевые расчеты батарей, бойцы противодесантной обороны, командование гарнизона и подразделений».
Отец оставался на острове. Его письма от 24 ноября написаны, когда он уже знал о приказе эвакуировать гарнизон Осмуссаара и взорвать укрепленные батареи. Последнее его письмо в Поповку написано крупными буквами, — видимо, чтобы могли прочесть дети.
«Дорогие Ниночка, Леночка, Витенька и бабушка!
Я жив и здоров. Очень хочу всех вас скорей повидать и очень соскучился по всем вам. На Большесельский райвоенкомат я выслал аттестат на 1100 р., и вы их будете получать ежемесячно, начиная с сентября месяца. Я вам накупил всем на платья материалу, и как кончится война, то привезу. Скорей бы она окончилась — очень соскучился и по вас, и по Клавочке. Молодец ты, Ниночка, что ходишь во 2-й класс школы. Учись, доченька, хорошо. Не обижай Леночку, Витеньку и бабушку. Пишите мне. Крепко вас целую. Папа. 24.XI.41 г.»
Похоже на завещание, на предсмертные слова уходящего, не правда ли?
23 ноября на острове был получен приказ подготовить к уничтожению все артиллерийские батареи, башенные блоки, силовые и компрессорные станции, приборы управления и наблюдения. Воины должны были своими руками уничтожать свое детище — сверхмощную оборонную систему острова.
В очерке генерал-лейтенанта С. И. Кабанова, бывшего командира военно-морской базы Ханко и командующего обороной передового рубежа Краснознаменного Балтийского флота (книга «Гангут 1941») говорится:
«В те дни началась эвакуация гарнизона Осмуссаара. Прежде всего к острову были отбуксированы канлодкой «Гангутец» три катера «КМ». Используя эти катера, мы могли производить посадку личного состава в любом месте, учитывая, конечно, состояние погоды и степень воздействия противника.
Всего на Осмуссааре находилось 1008 человек. Командованию гарнизона был послан пакет, содержавший указания о порядке эвакуации и уничтожения объектов. Канлодка вывезла с острова на Ханко раненых, больных и тех, кто не был необходим для обороны. В течение последующих четырех дней канлодка эвакуировала 649 бойцов с оружием, боезапасом и продовольствием. К 1 декабря на Осмуссааре оставалось еще 359 человек».
Дальше речь идет о Ханко и о последнем конвое, которому предстояло вывезти остатки гарнизонов и Ханко, и Осмуссаара.
«Ночь на 30 ноября проходила спокойно. Канлодка «Гангутец» только что вернулась с Осмуссаара, разгрузилась и вышла в дозор. Оповещения о выходе к нам нового отряда кораблей пока не было. Это возбуждало тревогу. Я понимал, что вследствие больших потерь в корабельном составе могло просто не оказаться средств для продолжения эвакуации.
Но опасения оказались напрасными. Утром 30 ноября на Ханко (с Гогланда. — Н. К.) прибыл вице-адмирал В. П. Дрозд с большим отрядом кораблей, в числе которых был турбоэлектроход «И. Сталин» («ВТ-508»), эсминцы «Стойкий» и «Славный», базовые тральщики «206», «207». «211», «215», «217», «218» и семь катеров «МО».
Валентин Петрович (Дрозд. — Н. К.) предупредил меня, что в течение суток ожидается еще один отряд тихоходных кораблей».
Днем 1 декабря на Осмуссааре были приведены в негодность приборы управления, наблюдения и связи.
В ночь на 2 декабря были сняты с Осмуссаара и доставлены на Ханко на корабле «БТЩ-305» и катере «МО» («Морской охотник») последние защитники острова, кроме подрывников. В ночь со 2 на 3 декабря, то есть через сутки после эвакуации гарнизона, были подорваны все артиллерийские батареи и железобетонные блоки. Катер «МО-313» принял подрывников на борт и доставил на Гогланд раньше каравана судов, который вышел с Ханко вечером 2 декабря. На рассвете 3 декабря показался Гогланд. На рейд втягивались корабли последнего каравана.
«И тут нам стало известно, — пишет С. И. Кабанов, — что на минах подорвался турбоэлектроход «ВТ-508». Усталость, ощущение голода — все ушло. Всех охватило большое чувство горя, тревоги за своих боевых товарищей. /…/ Только позднее, уже в Ленинграде, я узнал от Валентина Петровича Дрозда подробности этого перехода.
Вот как все было. Примерно около 1 часа 16 минут 3 декабря у борта турбоэлектрохода взорвалась мина. Взрыв вывел из строя рулевое управление. Корабль снесло вправо, он стал поперек курса. За первым взрывом последовал второй. У судна оторвало корму и гребные винты. около терпящего бедствие турбоэлектрохода находились эсминец «Славный», базовые тральщики «205» и «217», четыре катера «МО» и ханковский катер «Ямб». Выполняя приказ командующего эскадрой, эсминец «Славный» и «БТЩ-217» пытались взять судно на буксир. Но в 1 час 26 минут под корпусом турбоэлектрохода раздался третий взрыв. На борту эсминца находились 602 защитника Ханко. Опасаясь за их судьбу в случае подрыва на мине, «Славный» был вынужден отойти.
В половине четвертого эсминец «Славный» вновь пытался завести буксиры и начать буксировку, но в это время произошел новый взрыв под носом турбоэлектрохода. Заведенные буксиры перебило. От последнего взрыва произошла детонация боезапаса, погруженного на судно. Лайнер резко погрузился в воду, палуба и надстройки его были разрушены.
Что послужило причиной первоначального взрыва — мина или попадание 305-миллиметрового снаряда, — неизвестно. На турбоэлектроходе находилось 5589 человек, не считая команды. Снятие личного состава происходило в необычайно трудных условиях. Три раза батарея Маккилуото открывала огонь по гибнущему транспорту и кораблям-спасателям. Стояла ночь. В студеной декабрьской воде люди быстро коченели. От четырех взрывов было много жертв и на самом корабле. Из всех находившихся на борту турбоэлектрохода удалось спасти лишь 1740 человек. Корабли-спасатели были перегружены сверх всякой меры и больше не могли принять ни одного человека. /…/
Как выяснилось впоследствии, турбоэлектроход не затонул. Обладая еще значительной плавучестью, он дрейфовал у южного берега Финского залива, между мысом Суорте и Пакри. Там он сел на мель и был захвачен гитлеровцами».
Когда в 1974 году я читала этот очерк, то впервые задала себе вопрос: «Иосиф Сталин» не затонул в ночь со второго на третье декабря. Он дрейфовал, обладая еще «значительной плавучестью». На рассвете 3 декабря о том, что корабль подорвался на минах, узнали на Гогланде. Почему не послали спасателей? Не послали другие эсминцы и катера, не перегруженные защитниками Ханко, с неперебитыми буксирными тросами? Накренившийся, потерявший управление, не имеющий электричества, то есть света и тепла турбоэлектроход, на котором было около четырех тысяч человек, еще сутки можно было спасти. Почему и кто не отдал такого приказа?
Первые числа декабря — трагический конец эпопеи острова Осмуссаар, трагическое завершение судьбы моего отца. Официальная дата его гибели — 4 декабря 1941 года.
Вот что пишет Е. Л. Войскунский: «Весь день 1 декабря на Ханко гремели взрывы: уничтожали технику, которую невозможно было забрать с собой.
На рейде стоял на якорях последний конвой, отряд кораблей, пришедший из Кронштадта: эсминцы «Стойкий», на котором держал флаг командир отряда, вице-адмирал Дрозд, «Славный», несколько базовых тральщиков, морские охотники, торпедные катера. И крупное транспортное судно «Иосиф Сталин», красавец турбоэлектроход довоенной амстердамской постройки. Война перекрасила его борта в строгий серо-стальной цвет, переименовала в транспорт № 508, послала в опасный рейс по кишащему минами Финскому заливу. Он должен был вывезти с опустевшего полуострова его защитников, арьергард — шесть тысяч бойцов.
На борту «Сталина» нашей команде (журналистам. — Н. К.) во главе с Борисом Пророковым отвели четырехместную каюту. Кинув в кучу чемоданы и поставив в углу винтовки, мы с Дудиным дотемна торчали на верхней палубе. Заснеженный берег Гангута как магнитом притягивал взгляд. Тут и там на берегу ветер мотал багровые языки пожаров. Погрузка продолжалась и 2 декабря. Один из тральщиков доставил на транспорт 340 защитников острова Осмуссаар».
Любопытная и страшная цифра — 340 защитников Осмуссаара, последняя часть гарнизона, о судьбе которых после 4 декабря 1941 года почти ничего не известно!
Итак, на «Иосифе Сталине» эвакуировались в составе последнего каравана около шести с половиной тысяч человек. В их числе — мой отец, хирург, военврач второго ранга. Войскунский: «И вот маленький гарнизон Осмуссаара, по приказу генерала Кабанова, был снят и доставлен на борт «Иосифа Сталина». /…/.Транспорт был до отказа, до скрипа переборок набит людьми и загружен ящиками и мешками с продовольствием. Еще днем я встретил кого-то из знакомых бойцов 21-го батальона и узнал, что батальон тоже погружен на «Сталин», в один из трюмов. Пустился было разыскивать, — очень хотелось повидать Синицына и других ребят, — но убедился, что это невозможно, все проходы забиты, не пройти.
К вечеру 2 декабря Гангут опустел совершенно. Последними ушли заслоны с Петровской просеки, с островов («хольмов»), чьи звучные названия навсегда останутся в памяти. Мы уходили. Позади были 164 дня обороны, скалы Гангута и зарево пожара. Впереди — ночь, набирающий силу штормовой ветер и неизвестность.
В 21 час транспорт дал ход, занял место в походном ордере, и вскоре конвой покинул рейд Ханко. Лаг отсчитал первую из двухсот тридцати миль, отделявших нас от Кронштадта».
Вот как описаны действия врачей в эти дни и часы в книге А. В. Смольникова «Врач на войне»: «Эвакуация гарнизона Ханко началась с октября 1941 года. С первым эшелоном кораблей из госпиталя были эвакуированы все раненые и часть медицинского персонала. Ведущим хирургом во время перехода морем был назначен В. И. Ошкадеров. Врач Васюк руководил транспортировкой и погрузкой раненых на судно.
Поздно вечером 1 декабря два буксира вывели транспорт на фарватер. Ночью транспорт сбился с курса и попал на минное поле. Две мины взорвались под днищем. Всю ночь хирурги оказывали помощь раненым. Без устали работали операционные сестры Павлова, Поккер и санитарка Аня Соловьева. В 6 часов утра противник обнаружил транспорт. Несмотря на это, несколько тральщиков и катеров прорвались к транспорту на помощь.
Эвакуировать с судна всех раненых не удалось. Наиболее тяжелые из них были оставлены на транспорте. Вместе с ними остался хирург Ошкадеров».
В другой книге о врачах на войне подробно описывалась операционная в накрененной кают-компании, куда уже добралась вода. Отец — здесь он назван «хирург Ашкадаров» — продолжал оперировать, звучали привычные команды: «Тампон! Скальпель! Игла!» … Кому спасли жизнь эти последние операции моего отца?
Из воспоминаний Н. В. Чернова, майора медицинской службы запаса, бывшего младшего врача 124-го отдельного инженерного батальона («Гангут 1941»): «ВТ-508» был переполнен людьми. По приказанию старшего начальника медперсонал собрался в кают-компании турбоэлектрохода. Врачи и фельдшера распределили между собой обязанности. Каждому было указано его место по боевому расписанию. В случае надобности мне надлежало явиться на запасной пункт медпомощи, во главе которого был поставлен военврач 2-го ранга В. И. Ошкадеров.
\…\В середине ночи у борта транспорта произошел взрыв. Погас свет, но тотчас было включено аварийное освещение. Я схватил санитарную сумку и поспешил в кают-компанию, где был развернут запасной медпункт. От взрыва пострадало много людей, находившихся в кормовых помещениях турбоэлектрохода. Потом последовали новые взрывы. Число раненых, нуждавшихся в срочной помощи, увеличилось.
Обстановка была поистине трагической. Но на транспорте не было паники. Врачи, фельдшера, медсестры проявили высокую выдержку и самообладание. Люди в белых халатах продолжали напряженно трудиться в каютах, превращенных в операционные.
Мужественно переносили свои страдания раненые. Доныне видится мне раненный в голову мичман. Во время операции, несмотря на ужасную боль, он ни разу не застонал. Хотелось бы верить в то, что он не погиб в ту трудную ночь».
По-видимому, оперировал этого мичмана отец, поскольку именно ему в операционной ассистировал младший врач Чернов. Далее Н. В. Чернов пишет: «В медпункте вместе с сандружинницами помогал я врачам оперировать и перевязывать раненых. Всей этой работой руководил Валериан Иванович Ошкадеров. Он, казалось, не знал усталости, хотя ему приходилось тяжелее, чем кому бы то ни было из нас. Наконец поступило распоряжение командира транспорта всему медперсоналу переходить с тонущего судна на подошедший к нему тральщик. Однако Ошкадеров отказался идти на тральщик. Он заявил, что долг врача — быть до конца с ранеными, которые останутся на судне… От бывших сослуживцев по батальону мне стало известно, что хирург В. И. Ошкадеров погиб в фашистской неволе».
И еще одна из легенд о последних минутах моего отца — что он покончил с собой, чтобы не сдаться в плен. «Коммунисты в плен не сдаются!» «Моряки-балтийцы в плен не сдаются!» Думаю, что это не так. Врач не мог покинуть корабль, но не мог и уйти из жизни, бросив раненых на произвол врага. И — не ушел. Но такие настроения на корабле «Иосиф Сталин» были…
О том, что было с кораблем дальше, и тех, кто еще оставался на нем — а их было более трех тысяч человек, — рассказывают по-разному. В книге Смольникова:
«Дальнейшая судьба транспорта была трагической. Когда тральщики скрылись из виду, к судну подошли корабли противника. Гитлеровцы, не поднимаясь на судно (оно выглядело покинутым), перегнали его на буксире в Таллин. Когда транспорт поставили к стенке и фашисты стали подниматься на борт, с судна неожиданно загремели автоматные очереди, лихорадочно забили пулеметы. С большим трудом гитлеровцы все же овладели транспортом. Большинство защитников его погибли в схватке, а остальные, почти все израненные, были отправлены в лагерь смерти Клоога».
Лагерь смерти Клоога… Был ли там отец?
Это — максимально дозволенная версия 1972 года. В ней много неточностей: Смольников не был очевидцем и участником событий. Судно не перегоняли на буксире немцы, его несло к Таллину течение, бушевал шторм, и близ Палдиски, западнее Таллина, оно село на мель. Несколько тральщиков пытались подойти к тонущему кораблю, несмотря на шторм, чтобы спасти людей.
Е. Л. Войскунский вспоминал и о том, что с корабля, севшего на мель, люди пытались спастись, — сооружали плоты, снимали с петель двери кают. Но шторм опрокидывал и топил эти самодельные плоты, люди оказывались в ледяной декабрьской воде, плыли — или обратно, к борту корабля, или к берегу, но до берега было далеко. Немецкие парламентеры подошли к борту «Иосифа Сталина» 5 декабря.
Еще несколько последних подробностей о судьбе «ВТ-508», о том, что замалчивалось долгие годы в его судьбе. Е. Л. Войскунский: «В первую блокадную зиму в Кронштадте я искал в частях, куда влились гангутцы, Лолия Синицына и других ребят из моего батальона. Никого не нашел. Кто-то мне сказал, что бойцы 21-го батальона были размещены в трюме «Иосифа Сталина», где рванула мина и в пробоину хлынула вода.
Я пытался дознаться: что же случилось? Почему не послали корабли, чтобы снять со «Сталина» более трех тысяч оставшихся там бойцов? Но ни в ту зиму, ни в последующие годы не получил вразумительного ответа. Чаще всего просто советовали заткнуться. Катастрофа со «Сталиным» почему-то замалчивалась, как военная тайна.
Однако времена менялись. После ХХ съезда грозный начальственный рык приутих. В мемуарах генералов и адмиралов Великой Отечественной стали появляться некоторые подробности».
Бывший командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал Трибуц в книге «Балтийцы вступают в бой» коснулся трагедии «Иосифа Сталина» как бы мимоходом: «Оставшийся на турбоэлектроходе личный состав предполагали снять с помощью кораблей аварийно-спасательного отряда капитана 2 ранга И.Г. Святова, который получил мое приказание выйти в море для оказания помощи турбоэлектроходу: «Людей снять, судно потопить!» После получения данных от наших самолетов-разведчиков о нахождении турбоэлектрохода и, учитывая, что посылка отряда Святова без прикрытия и с воздуха, и с моря не обеспечена и может привести еще к большим потерям, Военный совет флота принял решение возвратить с моря отряд Святова (…) К исходу 4 декабря все корабли отряда Святова возвратились на рейд Гогланда. Турбоэлектроход в это время дрейфовал и находился у южного берега залива в районе полуострова Суропа (чуть западнее Таллина), затем он сел на мель и попал в руки фашистов».
Попытку прояснить судьбу «Иосифа Сталина» вновь и вновь предпринимал Е. Л. Войскунский. Он рассказывает:
«Осенью 1971 года мне довелось встретиться с бывшим командиром военно-морской базы Ханко — генералом Сергеем Ивановичем Кабановым. Это было на квартире моего друга Владимира Рудного, писателя, автора романа «Гангутцы». Я спросил у Кабанова: как получилось, что три с половиной тысячи гангутцев были брошены на произвол судьбы на «Иосифе Сталине»? Вот что сказал Сергей Иванович:
«Мы с нашим штабом ушли с Густавсверна (островок, где был последний командный пункт базы Ханко. — Е. В.) вечером 2 декабря, когда люди все до одного были погружены на корабли. Мы ушли на торпедных катерах и на рассвете пришли на Гогланд. Тут я и узнал, что «Сталин» подорвался на минах. Я разыскал Святова и предложил немедленно направить все плавсредства, имевшиеся в его отряде, чтобы снять со «Сталина» людей». Тут генерал умолк. Грузный, он сидел, насупясь, обе руки положив на рукоять палки. Я спросил, что же было дальше.
«Святов ответил, что, во-первых, подчиняется не мне, а комфлотом (то есть адмиралу Трибуцу. — Н. К.). А во-вторых, у него в отряде плохо с топливом. Я направился на «Стойкий» к вице-адмиралу Дрозду. Из радиорубки связался с комфлотом, настоятельно просил отдать приказ Святову идти спасать людей. Трибуц заверил, что сделает все возможное».
«Так вышли в море спасатели?»
«Насколько я знаю, нет. Обстановка не позволяла… Дрозд был старшим на море, он должен был заставить Святова выполнить приказ комфлотом… Обстановка!..»
Опять умолк наш командир базы. Вдруг, подняв тяжелые веки, он с силой произнес: «У нас в училище всему учат — корабли водить, из пушек стрелять… Одному только не учат — храбрости!» Он стукнул палкой по полу. «Решительности!» Новый удар палкой. «Это или есть у человека, или нет!»
А еще такой бродил по Кронштадту слух, будто к месту катастрофы были посланы торпедные катера с приказом потопить судно (носящее такое имя!), чтобы оно не попало к немцам. И будто катера не нашли его в штормующем заливе.
В это не верилось. Влепить торпеды в своих же людей?! Мыслимо ли такое душегубство?..»
В 1991 году в № 6 журнала «Вокруг света» появилась статья под названием «Что произошло с лайнером «Иосиф Сталин»?» В этой статье приводились беседы с участниками событий пятидесятилетней давности, в частности, с капитаном 1 ранга в отставке, Героем Советского Союза А. Свердловым, известным и уважаемым на Балтике человеком.
«С рассветом 5 декабря, — рассказывал А. Свердлов, — командир охраны водного района (ОВРа) капитан 2 ранга Иван Святов приказал нам двумя большими катерами Д-3 атаковать и утопить дрейфующий в районе Таллина, у острова Аэгна, турбоэлектроход «И. Сталин». Для сопровождения выделен один самолет И-16. Выполнять приказ поручили 12-му и 22-му катерам. 22-м катером командовал старший лейтенант Яков Беляев. Операция была крайне опасной. Турбоэлектроход дрейфовал вблизи артиллерийских батарей противника. Немцы в светлое время суток не позволили бы у себя под носом хозяйничать советским торпедным катерам. Но приказ есть приказ и должен быть выполнен. Штормило, катера заливало волной, слепил снег. Пришлось сбавить ход. На траверзе маяка Родшер получили радиограмму: «Возвращайтесь!» Мотивы, по которым Святов отдал приказ, а потом отменил, он не объяснял».
Приведя эти слова, Е. Войскунский рассказывает о своих раздумьях над ними: «Надо ли ворошить былое, отболевшее? С опозданием в полвека обвинять покойного адмирала Трибуца, покойного контр-адмирала Святова? Они действовали в необычайно сложной военно-политической обстановке. Штормило не только в Финском заливе. Иные штормы сотрясали страну, и мы давно уже поняли, кто несет главную ответственность за плохую подготовленность к войне, за немыслимо огромные потери.
Стоит ли повторять общеизвестное — о преступном уничтожении сталинским руководством командных кадров армии и флота, о бездарных «легендарных маршалах», о страшных ошибках и вечном страхе — не перед противником, а перед своим грозным начальством… и прочее, и прочее… Да, жертв могло быть значительно меньше, — если бы вовремя эвакуировали флот и защитников Таллина… если бы вовремя сняли гарнизон с островов Моонзунда… если бы энергично противодействовали постановкам мин противника в Финском заливе… если бы спасательный отряд, вопреки неблагоприятным обстоятельствам, был направлен к подорвавшемуся «Иосифу Сталину»…
Великий русский мореплаватель Иван Федорович Крузенштерн написал в свое время: «Известно, что нет ни одного государства в Европе столь расточительного в рассуждении подданных, кроме России, более всех нуждающейся в оных». Горькая запись. Увы, с тех далеких времен не убавилось «расточительности в рассуждении подданных». Она, как проклятие, проходит через всю историю России». Так писал Е. Л. Войскунский.
«Расточительность в рассуждении подданных» непосредственно коснулась судьбы моего отца, военврача второго ранга Валериана Ивановича Ошкадерова.
Что было с ним после 4 декабря, я не знаю. Погиб ли он сразу, умер ли в лагере смерти Клоога или был убит при попытке к бегству? А может быть, правда содержалась в том письме-треугольнике, написанном «карандашными кривулями» и без обратного адреса? То есть правда, что был еще один лагерь — под Краковом, и был побег, и бой, и смерть в этом бою?
В записной книжке матери времени войны и нашей жизни в Переборах в 1942—1945 годах есть адреса отца. Что она писала по этим адресам и все еще надеялась получить ответ? И еще есть одна бумага в документах моей матери — видимо, ответ на ее запрос от 7 июля 1950 года: «Извещение. Ваш муж, офицер без звания Ошкадеров Валериан Иванович, находясь на фронте, погиб 3 декабря 1941 г. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии…» Этот небрежный документ-отписка был послан маме Петроградским райвоенкоматом и подписан полковником Рябинкиным. Как это «без звания»? Почему названа дата 3 декабря, а не 4-е? Где слова «смертью храбрых»? Почему «ходатайство о пенсии»? Мама получала ее на троих детей с 1942 года. После этого запросов о судьбе отца она уже не посылала.
