Виктор Глухарев
Глухарев Виктор Яковлевич родился 9 октября 1922 года в городе Плавск Тульской области. С конца 1920-х годов жил в Москве. Перед войной занимался в аэроклубе. С 1941-го воевал в морской пехоте, затем – матросом на транспорте «Березина», защищал Севастополь, Керчь. С мая 1943 года – летчик штурмовой морской авиации 11 ШАД. Освобождал Новороссийск, Крым, воевал на Балтике. Заместитель командира эскадрильи 47 ШАП. Водил на ответственные боевые задания группы от 6 до 24 самолетов Ил-2. Уничтожил двадцать кораблей различного класса общим водоизмещением 23500 тонн, сбил два самолета. Умер в 1978 году. За действия во время Великой Отечественной войны Указом Президента РФ от 10 апреля 1995 года Виктору Яковлевичу было присвоено звание Героя Российской Федерации посмертно.
Мы приводим фрагмент воспоминаний В. Я. Глухарева о войне, которые не были опубликованы.
10 сентября 1943 года начался штурм Новороссийска. Долго ждали этого момента, все рода войск готовились к этому ответственному дню.
На аэродром было завезено столько разного боезапаса, что только летай. И вот (очевидно существует закон подлости — бутерброд падает обязательно маслом вниз) поднялся ветер. Ветер, достигающий скорости 40–50 километров в час. Но и это было бы неплохо, если бы он был нам встречным на взлете. Но он дул попутным курсом, и ясно, что взлететь было просто невозможно, и никакого выхода из создавшейся ситуации не было.
Дело в том, что взлететь мы могли только в одном направлении, то есть в сторону бухты. Ибо слева горы, справа тоже горы, а в сторону Новороссийска хотя и можно было бы взлететь с таким ветром, но там тоже горы.
От Новороссийска до Геленджика расстояние небольшое, и мы ясно слышали шум боя. Матросы и солдаты шли в этот бой с одной мыслью — победить, а мы, летчики Черного моря, не могли им помочь. Обидно, до слез обидно, но что можно было сделать? Все ходили понурые и злые, на взлетную полосу не хотелось даже смотреть, там только ветер и пыль. Несмотря на то, что аэродром наш был весьма ограничен по размерам, бухта Геленджикская просматривалась с трудом, а взлететь нужно только туда. Да, обидно.
По данным синоптиков, этот злосчастный ветер будет дуть, в лучшем случае, до вечера. Если до вечера не утихнет, то будет дуть трое суток, и если на третьи сутки не утихнет, то жди еще трое суток.
Таков ветер «бора». Много бед он причинил в свое время, его величина достигает такой силы, что выбрасывает корабли на берег. Был случай, когда этот ветер разбросал загруженные вагоны. Вот тут и подумай, что делать.
На аэродроме был единственный крытый ангар. Находился он недалеко от командного пункта полка. Самолеты туда никто никогда не загонял, и технический состав приспособил этот ангар для своих нужд.
Поставили там кое-какие верстаки, немудреное оборудование и в плохую погоду занимались мелким ремонтом. То колесо перебирают, то какой-либо агрегат чинят. Хоть и не уютно, но все же крыша, а это уже хорошо. Вот в этом-то ангаре и собирался весь личный состав полка.
Люди устали от вынужденного безделья. Время подходит к обеду, а полк не выполнил ни одного полета. Летный состав не знал за собой никакой вины, и в то же время мы не знали, как помочь своим боевым товарищам, сражавшимся тут, совсем рядом, в каких-нибудь пятнадцати минутах полета. Но как это сделать, как? Ни один командир не мог дать приказ на вылет в такую погоду, взлет самолета с таким ветром равносилен катастрофе.
Люди рвались в бой, но приказ есть приказ и нарушать его не может никто, будь ты хоть десять раз самый лучший. Летчики спорили, предлагали фантастические варианты, спорили до хрипоты, курили так, что друг друга не видно было из-за дыма, но что можно было поделать? Приходила официантка, много раз звала на обед, но до обеда ли сейчас?
И вот в самый разгар споров, никем не замеченные, вошли командир части подполковник Гурий, начальник штаба Ныч, еще несколько офицеров из штаба, и с ними вместе вошел генерал-полковник. Армейский генерал — довольно редкий гость у моряков.
Возможно, мы как-то растерялись, не была дана даже команда «смирно». По существу, не был даже отдан рапорт, так были все удивлены. Все молчали, невольно окружив начальство, в ожидании, что будет дальше. Обведя всех взглядом, генерал-полковник сказал:
— Я — командующий Новороссийским фронтом. Прибыл только что с линии фронта от Цемесских заводов. Фамилия моя Петров, но не в этом дело. Все вы прекрасно знаете, что сейчас делается в городе. Моряки-десантники ведут уличные бои. Две группы десантников находятся в очень тяжелом положении, им необходимо, прежде всего, доставить воду и патроны. Один десант находится в здании клуба имени Сталина, другой — на вокзале. Причем на вокзале люди сидят на чердаке, внизу — немцы. Есть ли среди вас товарищи, которые хорошо знают город, которые могли бы без ошибки определить эти здания в разрушенном городе и сбросить для десантников самый ценный груз, в настоящее время — воду и боеприпасы. Учтите, товарищи, приказа на выполнение этого задания не будет, но прошу учесть, матросам нужна ваша помощь. Вы, только вы можете им помочь. Никакого бомбоштурмового удара от вас не требуется, только доставить воду и патроны. Подумайте, прикиньте, возможно, и найдете какой-либо вариант. Я прекрасно знаю, что это почти невыполнимо, но иного выхода я пока не вижу. Очень жаль, что такие плацдармы, добытые большой кровью, снова окажутся у противника, да и жаль матросов. Они верят в нашу помощь и стойко обороняются на этих точках. Еще раз предупреждаю, нужно всего два летчика, но хорошо знающих город.
Мне приходилось бывать в Новороссийске до сдачи его немцам. В то время я ходил на транспорте «Березина» рядовым матросом, стоял за пулеметом. В свободное время брал увольнительную и бродил без всякой цели по городу. Бывал я и на вокзале, и в клубе имени Сталина, но то был город в полном смысле этого слова. А что там делается сейчас? Город-то весь разрушен. Попробуй в руинах найти, что требуется. Подумав, я выступил вперед и доложил о своих познаниях.
Мне задали несколько вопросов, а затем предложили план города мирного времени. Я указал, где что находится. После этого мне предложили найти эти здания на аэросъемке настоящего времени. Боже мой, что это был за снимок! До сих пор он стоит у меня в глазах, как будто я его видел только вчера.
Это не город, это сплошные руины, нагромождение камней. Улицы можно лишь вообразить, дома почти все разрушены. И вот в этих руинах нужно найти ту цель, которая нужна, где сидят наши моряки и ждут помощи. Где промахнуться никак нельзя, где нужна очень большая точность. Причем, все это должно происходить на очень малой высоте, где немцы стреляют и здорово, где, наконец, дует сумасшедший ветер «бора».
В то время я был молод, у меня накопился неплохой боевой опыт. Я мог без ошибки опознать корабли противника с воздуха, мог найти любую цель, как в море, так и на суше. Но такого задания я не мог ожидать. Беря на себя ответственность за выполнение такого задания, нужно было быть абсолютно уверенным в себе.
Боевой опыт, а затем и мастерство ведения воздушного боя приходят со временем. Это всем ясно, но найти цель и зайти на нее для атаки — это еще не все. Нужно взлететь и взлететь не в нормальных условиях — что, безусловно, мы могли — а взлететь при таком сильном ветре. Вот тут-то и пригодились наши утренние споры до хрипоты. Снова сели за бумагу, и началась всеобщая подготовка к вылету одного самолета. Предложено было много вариантов, но все сводились к одному: облегчить, насколько можно, самолет — ни одного лишнего грамма. Только тогда, может быть, есть смысл рискнуть.
И опять же, полной уверенности не было ни у кого. Выполнение задания будет зависеть только от тебя. Как ты сумеешь подчинить своей воле самолет весом более пяти тонн. Обдумав все досконально, учтя все пожелания бывалых летчиков, я решил рискнуть. Нельзя сбросить со счетов того факта, что мне в то время было всего лишь двадцать лет. У меня было очень горячее сердце, была большая ненависть к врагу, но был и здравый рассудок.
Генерал-полковник Петров уехал. У него еще был целый фронт, которым надо было руководить.
Поговорив с командиром полка, посоветовавшись с инженерами, пришли к выводу: первый полет произвести на клуб им. Сталина. Во‑первых, он находится в самом порту, его легче найти. Во время этого полета я постараюсь хотя бы немного сориентироваться, где этот вокзал и, если мне удастся произвести первый вылет, тогда пойду на вокзал. Время еще есть, но мало.
Решено: слить горючее, оставить только на полет туда и обратно. Снять весь боекомплект, оставить по пятьдесят патронов на пулемет, все снаряды для пушек снять. Воздушного стрелка не брать и снять его пулемет. Короче говоря, я должен лететь на свой страх и риск. Если вдруг появятся «мессеры», то я — живая мишень. Ну, что ж, может быть, и повезет, возможно, «мессеров» не будет, тогда я спасен.
Механики, вооруженцы, весь технический состав мудрят около моей машины. Да и как не мудрить, нужно подвесить посылки весом по двести килограммов на бомбосбрасыватели, которые совсем не предназначены для такой цели. Посылки — это большие тюки, как торпеды, только немного поменьше. Торпеда цельнометаллическая, она подвешена к самолету намертво, а посылка мягкая, ее может развернуть в любое время полета, куда ей захочется, тогда получишь добавочное лобовое сопротивление — и конец полету.
Как же их подвесить? Что ж, голь на выдумку хитра, а механик — для дела. Все подвешено, закреплено, теперь только дело за мной. Надеваю парашют, предварительно надев куртку, сажусь в кабину. Все привычно, все на месте, но, естественно, волнуюсь.
А ветерок-то вроде стал потише (дай-то Бог). Механик, мой хороший механик, старается помочь, чем может. Успокаивает, помогает запустить мотор. Я ему весьма благодарен, он намного старше меня, и я ему вполне доверяю. Ну, что же, я готов. Запускаю двигатель. Мотор прогрет, испробован на всех режимах. Можно и выруливать.
Выруливаю в самый конец аэродрома, дальше некуда, дальше кусты кизила. Еще раз опробовал двигатель.
— Ну, бывайте!
Даю мотору полный газ, придерживаю машину на тормозах. Мотор ревет, но этого мало. Тут же даю полный форсаж двигателю и отпускаю тормоза.
Машина сначала нехотя, затем все быстрее и быстрее набирает скорость, но этого мало, ах, как мало для взлета. Вижу, как быстро, очень быстро, приближается конец аэродрома, за ним дорога. Дальше — Геленджикская бухта, и туда-то, возможно, полетят остатки от того, что сейчас называется боевым самолетом. Мысленно умоляю машину:
— Ну, милая, ну, хорошая, взлети! Ну, взлети же!
Остановиться уже нельзя, все равно гибель. В какую-то долю секунды мелькает глупейшая мысль: «Зачем все это, почему именно я? Ведь есть же более опытные летчики!» Но думать некогда. И вот перед самым концом аэродрома я резко, возможно излишне резко, тяну ручку управления на себя. Этого делать нельзя, я это прекрасно знаю, машина может оторваться от земли без скорости и свалиться на крыло, или просто упасть. Но в данном случае, это был выход из положения, и машина, моя хорошая машина, весом более пяти тонн, взлетела. Нет, она еще не взлетела, она только оторвалась от земли и как бы повисла в воздухе. Теперь необходимо ей помочь удержаться в этом положении. Очень осторожно отдаю ручку понемногу от себя.
Подо мной вода, до нее каких-нибудь полтора-два метра. Мотор не ревет, он как-то металлически звенит всеми частями. Страшно, и в то же время просыпается чувство первой победы. Победы над стихией, над этим сумасбродным ветром. Победы над самим собой, что, вопреки всем уставам и наставлениям, я взлетел!
На малой скорости и на малой высоте, в бухте, огороженной кругом горами, где ветер дует, как хочет, машину бросает так, что еле сидишь в кабине, но все это пустяк по сравнению с тем, что осталось позади.
Вот и Цемесская бухта, дальше виден Новороссийск. Возможно, специалист-историк и назвал бы такую картину «ясная карта современного боя», у меня при виде такой картины почему-то сжимается сердце, хочется кричать:
— Зачем все это, зачем? Неужели нельзя жить мирно, по-человечески? Кто вас, немцы, просил прийти сюда? Кто будет отвечать за все поруганное, за города, которые фактически остаются только на карте? За разбитые семьи, за убитых отцов и сыновей? Неужели нельзя жить, как подобает всему человечеству? Ведь звери и те стараются жить в мире!
Но настроение человека — это одно, а выполнять задание все же надо.
Подлетаю ближе, сейчас не до настроения. Нужно найти то здание, которое раньше называлось Клубом моряков. Вот он, морской порт, вот мол, пробитый в нескольких местах нашими торпедными катерами.
Во время высадки десанта мол был подорван нашими торпедами, и в эти-то бреши прошли катера с десантом. Все хорошо видно. Прекрасно вижу элеватор и холодильник, вернее, то, что от них осталось. Но где же клуб? Думать некогда, самолет летит, мотор работает, бензин кончается и некогда размышлять. Нужно быстрее сосредоточиться, вспомнить все сразу, весь снимок, который мне был показан перед вылетом.
Там, на аэродроме, было все ясно, здесь же дело другое. Смотрю на весь порт, ищу глазами эту точку, цель всего полета, и не вижу. Нельзя возвращаться, не выполнив задания, но нельзя и лететь хотя бы лишние пять минут, тогда не долетишь до дома. И, как, очевидно, бывает в таких случаях, когда человек отчаивается и думает, что все пропало, в этот миг сознание проясняется и все становится на свое место.
Я увидел нужный дом! Этот дом желтого цвета почти не побит, или мне так показалось с воздуха, но вижу, что во дворе кто-то бегает, захожу на этот двор и с небольшим принижением подлетаю к заветной точке. Вижу, как взлетают разноцветные ракеты. Черт возьми, они могут в меня угодить этими ракетами!
Все идет по плану. Должен быть дом желтого цвета — вот он, должен быть двор — вижу и его, должны быть ракеты — вижу и их, значит, все верно. Почему-то впервые не доверяю электрической технике сбрасывания бомб. Берусь за рукоятку аварийного сбрасывания и резко перевожу на себя. Самолет как бы подпрыгнул, освободившись от непосильной ноши, и рванулся вперед. Мельком одним глазом, а, вернее, инстинктивно чувствую, что посылки дошли до адресата. Теперь скорее домой.
Левый разворот, мотору нормальный режим — и домой, как можно скорее. Немцы могли передать своим, что я всего лишь один и сбить меня можно даже из рогатки. И все же хочется посмотреть на дело рук своих. Оборачиваюсь, смотрю и осознаю такую картину. Оказывается, по мне стреляли почти на всем боевом заходе. Видны дымки от разрывов зенитных снарядов, они черные. Видны разрывы от зенитных эрликонов (снарядов), их больше, и они сизые. Это я могу отличить в любое время. Но почему-то я не видел огня во время полета. Неужели так был занят поиском цели? Возможно, да.
Вот и родной аэродром, захожу на посадку. Теперь самое главное — не разбить машину, мешает очень сильный боковой ветер слева. Но все в порядке, я выполнил задание, я счастлив! Из глаз потекли слезы, и мне не было стыдно за них перед своим любимым механиком. Я выдержал испытание!
Выключаю двигатель, механик помогает мне снять парашют. Подходит командир полка и с ним… генерал Петров. (Когда же он приехал?)
— Товарищ генерал, все в порядке, ваше задание…
— Знаю, знаю. Уже доложили, все в порядке. Я знал, что моряк моряка никогда в беде не оставит, на то вы и моряки. Вокзал видел?
— Вокзал? — Ах ты, мать честная, для этого у меня просто не хватило времени. — Нет, вокзал не видел. Но, если он существует, то я его найду, найду, во что бы то ни стало. Разрешите еще раз слетать. Все равно найду!
— Слетать нужно, товарищ младший лейтенант, нужно. На этот раз полетите втроем, но у каждого свое отдельное задание. Так что втроем полетите только до города, а там… В общем, будьте внимательны, сейчас огня будет побольше, теперь вас немцы будут ждать.
Собираемся втроем, лейтенант Игнатьев, капитан Данилов и я. Начинается обсуждение задания. Данилову будет легче, чем нам, он летит на тот же клуб. Игнатьев на холодильник.
Значит холодильник тоже наш. Ну, десантники дают шороху, а может быть, это ребята с Малой земли захватили его и закрепились, а теперь сидят и кукуют без боезапаса.
Тяжеловато им. Но ведь это здорово! Десантники на холодильнике, в клубе и даже почти в центре города на вокзале. Это же…– нет слов, какая победа! Да разве тут усидишь на месте?
Но хотя ликование — вещь хорошая, братцы, не забывайте, что у нас впереди попутный ветер. Я его уже прошел, а вот вам каково будет? Все, что запомнил о взлете, конечно, передал своим ребятам: как себя чувствуешь, как держится машина, как себя вести в данной ситуации. Главное — быть спокойным и рассчитывать только на свои нервы. Все всем вроде ясно.
Мне тоже придется лететь на вокзал. Что поделаешь, дал обещание — выполняй, таков закон флота.
Нужно подумать, как бы проскочить сквозь огонь противника, а он возможен везде, и особенно — на высоте. Значит, полет должен проходить только на бреющем — если можно так выразиться, прямо по крышам домов. Нелегко будет проскочить в город туда и обратно. Особенно у цели, так как я не могу маневрировать самолетом, лечу-то ведь с грузом, и я его могу просто потерять по дороге. Тогда зачем весь сыр-бор затевать? Нет, так дело не пойдет. Решаю лететь ближе к горе, на закате солнца там теневая сторона, значит, меня почти не видно будет на этом фоне. Пролетев город, надо будет развернуться на обратный курс и по железнодорожному полотну на бреющем полете выйти к вокзалу. Так, пожалуй, будет лучше.
После сброса груза могу маневрировать машиной как хочу, и проскочить город, затем выйти в море, а там я уже дома. И еще одно облегчение для меня: Игнатьев и Данилов будут на высоте 250–300 метров. Значит, частично примут огонь зениток на себя. Все решено. Выруливаем, а ветер не стихает. Взлет разрешен, пошли.
На этот раз самолет оторвался метров за 40–50 до конца аэродрома, и взлет был более спокойным. Собрались в строй и пошли к цели. Никаких разговоров по радио. Эта роскошь сейчас может стоить очень дорого. Летим, все без воздушных стрелков и с минимальным боезапасом. И вот опять Новороссийск.
— Ну, друзья, выручайте!
Игнатьев и Данилов постепенно набирают высоту, я же, наоборот, ухожу к берегу и снижаюсь.
При первых разрывах зениток Игнатьев, смотрю, уходит с левым разворотом, но все же идет к цели, дает Данилову свободней лететь, не сковывает его строем. А вот и красные цепочки от эрликонов потянулись к Данилову. Молодцы, здорово стреляют, прямо завидно. Если бы не этот груз, зайти бы, да дать по ним очередь — так хорошо видно зенитные цели. Но нельзя.
Проскочили цементный завод. Ничего, пока тихо, вот и угольный причал пролетел, опять тихо, неужели обойдется? Так бывает очень редко, но бывает.
Город остается слева. Где этот вокзал? Начинаются сумерки, все в дыму, почти ничего не видно, тем более с такой высоты.
Все же опыта у меня еще маловато. Рассчитал весь полет вроде бы правильно, а вот о времени, светлом времени я позабыл, выпустил это из вида, а ведь это упущение может сыграть очень злую шутку для меня. Ночных полетов мы не проходили — как-то придется садиться? Ну, да ладно, там видно будет.
Так вот она, железная дорога, теперь легче. Разворот и ложусь на обратный курс. Но до города почему-то далеко, а так хочется проскочить побыстрее. Немцы, не ожидая такого нахальства с моей стороны, разбегаются. Я их ясно вижу, но стрелять нечем, да и нельзя, есть более важное задание.
Скорость маленькая, сумерки сгущаются прямо на глазах. Наконец, окраина города. Ага, вот и мост железный, большой, изогнутый, как коромысло. А вот и вокзал. Небольшой поворот левой ногой — и вижу крышу, стену и слуховое окно. Эта картина останется в памяти навсегда.
Важно не промахнуться, положить посылки на крышу вокзала. Но как это сделать на скорости 270 километров в час – миг, и под тобой крыши уже нет. Вот этот миг и надо поймать. Стена вокзала надвигается… «Давай!» Я не промахнулся.
